К вопросу об обстоятельствах заговора против Филиппа II Македонского | Вергина

Летним вечером 336 г. до н. э. в старой столице Македонии Эгах был убит царь Филипп II. Завершались торжества, посвященные бракосочетанию его дочери с молосским царем Александром¹. Через несколько дней Филипп должен был отбыть в расположение войск, действовавших против персов в Малой Азии. Сопровождаемый двумя Александрами, зятем и сыном, царь проследовал к входу в театр, где шла подготовка к одной из заключительных церемоний бракосочетания. Узкий проход, ведущий в театр, вынудил свиту отстать; под свод вступил царь, за ним оба Александра и молодой телохранитель Филиппа Павсаний. Спустя несколько секунд царь упал, пораженный кинжалом Павсания. Убийца, бросив оружие, попытался спастись бегством. Устремившиеся в погоню телохранители македонского царя взять Павсания живым не сумели (Diod. XVI. 94).

Гибель Филиппа II и поныне остается волнующей загадкой древности. Отмести этот факт как частность невозможно уже потому, что уход из жизни македонского царя знаменовал собою, помимо прочего, и прекращение воплощения в жизнь идей панэллинизма. Так частный факт стал поводом для проявления исторической закономерности. Не в последнюю очередь по этой причине с самых давних времен предпринимались попытки объяснения истоков и обстоятельств покушения в Эгах, однако разноречивость мнений вынуждает признать, что вопрос этот не может быть сегодня признан окончательно решенным.

Автор данной статьи видит свою задачу в обоснованной реконструкции событий, повлекших за собою покушение в Эгах. Разумеется, необходимо подчеркнуть, что выводы, сформулированные ниже, являются всего лишь гипотезой. Вместе с тем гипотеза эта, как кажется, помогает убрать целый ряд неясностей и свести воедино данные литературных источников, излагающих различные варианты развития событий.

Классическая следственная формула предполагает ответы на вопросы: кто? что? где? когда? с чьей помощью? для чего? кому выгодно? Первые четыре ответа очевидны (в этом античные авторы единодушны), иначе обстоит дело с остальными. Окружением наследника убитого была предложена официальная версия: убийство истолковывалось как акт личной мести царю, не удовлетворившему просьбу Павсания о наказании его обидчика². Аттал, приближенный Филиппа, унизил достоинство Павсания, что якобы и заставило молодого аристократа смыть оскорбление кровью. Одновременно официальная версия содержала пункт о причастности к убийству рода Линкестидов, династов из Верхней Македонии, недавно покоренной Филиппом. В рамки этой версии логично укладывалось и происхождение убийцы из другого рода верхнемакедонских династов, Орестидов. Такое объяснение вполне подходило в качестве сиюминутной версии: удовлетворившись ею, войсковое собрание дало царевичу Александру согласие на применение репрессий против верхнемакедонской знати, род Линкестидов был вырезан. Однако очень скоро версия об убийце-одиночке перестала удовлетворять современников; в античной традиции ей доверяет, да и то, не без оговорок, только Диодор³. Действительно, даже на первый взгляд официальная версия содержит несколько несообразностей, заставляющих усомниться в ее достоверности.

Безусловно, оскорбление, нанесенное Павсанию Атталом, квалифицировалось современниками как тягчайшее, однако месть в таком случае обычно осуществлялась по отношению к непосредственному оскорбителю, но не к лицам, имеющим косвенное отношение к преступлению. Иными словами, объектом мести должен был стать Аттал, но никак не Филипп. Кроме того, между оскорблением и местью лежит весьма длительный срок (трудно представить, что юноша, неоднократно сталкиваясь с Атталом, выжидал до тех пор, пока обидчик не оказался вне пределов его досягаемости). Далее: после нападения Павсаний попытался спастись бегством, хотя традиции личной мести предполагают сознательное пожертвование жизнью (Liv.XXI.2.6); в этой связи попытка к бегству трудно объяснима. Впрочем, и сама гибель убийцы от рук преследователей вызывает недоумение. Македонские традиции предполагали в таком случае арест преступника, привлечение свидетелей, проведение следствия и громкого процесса в интересах правящей группировки⁴. Несомненно, что убийцу вполне можно было взять живым; если же против него, убегавшего - и, следовательно, не оказывавшего сопротивления, было применено оружие, то закономерно предположить, что следствие и допрос Павсания были кому-то невыгодны; в этом случае преследователям могли быть даны инструкции ликвидировать убийцу⁵. И, наконец, серьезное недоумение вызывает тот факт, что в ходе жесточайших репрессий, обрушенных Александром на македонскую знать, практически не пострадал род Орестидов, род самого убийцы (Diod.XIX.51); это тем более странно, что с точки зрения права кровной мести именно он должен был стать первоочередным объектом преследования со стороны сына Филиппа, мстившего за отца (Just. XIV.6.5-12)⁶.

Именно этот ряд несообразностей заставил некоторых античных авторов усомниться в достоверности официальной версии и предложить иную трактовку событий. Признавая личные мотивы Павсания и не отрицая возможную причастность к убийству Линкестидов, Плутарх (Alex. X) и Юстин (IX.6.7) называют в числе соучастников жену Филиппа Олимпиаду и сына Александра. В самом деле, незадолго до гибели царь развелся с Олимпиадой и отдалил от себя сына. Заключение Филиппом второго брака со знатной македонянкой из рода Аттала было с удовлетворением воспринято знатью Македонии. Александр практически потерял статус наследника, так как в глазах македонян уроженка Эпира Олимпиада и ее сын были чужаками: наследниками становились потомки Филиппа от второго брака (Plut. Alex. IX).

Лишь немногие исследователи рискуют полностью отвергать эту версию. Доводы их таковы: Александр был старшим сыном и в силу этого бесспорным наследником отца; он "не имел причин сомневаться в искренности отца", несмотря на "неоднократные стычки с ним"; что же касается Олимпиады, то "она никак не могла быть заинтересована в заговоре против Филиппа, зная, каких трудов стоит борьба за единовластие"⁷. Любопытно проанализировать эти тезисы. Александр действительно был старшим сыном, но старшинство в македонских условиях отнюдь не гарантировало наследования престола: войсковое собрание и знать были правомочны определять кандидата⁸. С этих позиций положение Александра выглядит весьма уязвимым: отношение македонских вельмож к нему низводило его после вступления Филиппа во второй брак на уровень незаконного сына (Just. IX.5.9). Именно поэтому смерть отца служила интересам Александра: мужского потомства от второго брака у Филиппа еще не было, а другие претенденты по тем или иным причинам не годились на роль предводителя начинавшегося азиатского похода. Единственным реальным претендентом на престол летом 336 г. оказывается именно Александр. Позиция "кому выгодно?" дает основание предполагать бесспорную заинтересованность царевича в успехе заговора. Но заинтересованность еще не является свидетельством соучастия. Таким свидетельством может стать другой факт: в момент убийства Клита македонский царь в пьяном откровении произносит фразу: "Отправляйся же к Филиппу, Пармениону и Атталу!" (Curt. VIII.1.33). Аттал, которого Александр ненавидел, и Парменион, которого он боялся, поставлены им в один ряд с отцом. Но ведь и Аттал, и Пармеиион были убиты по приказу царя. Можно предположить, что этой фразой, произнесенной в момент убийства близкого друга и родича, Александр выдает себя, косвенно признавая свое участие в убийстве Филиппа. Еще одним свидетельством служат сами обстоятельства убийства: Павсаний, рассчитывавший спастись, напал на Филиппа, когда сопровождавшие отстали и рядом с царем остались лишь два Александра, сын и зять. Ни один источник не сообщает о попытке царевича помешать убийце или о его участии в погоне, следовательно, можно предположить, что Павсаний не опасался присутствия царевича. Наконец, весьма показательно, что из всей охраны Филиппа только два непосредственных убийцы Павсания - Пердикка и Леоннат впоследствии стали ближайшими приближенными и исполнителями особых заданий царя⁹. В свете этой информации факт расправы с убийцей становится более понятным: связанные с царевичем лица в царской охране ликвидировали по приказу последнего источник нежелательных разоблачений. В целом сумма косвенных улик против сына Филиппа настолько весома, что даже откровенные поклонники личности Александра, пытаясь отрицать его вину, выдвигают совсем уж субъективные соображения вроде "рыцарственной натуры" будущего завоевателя¹⁰.

Еще менее основательны попытки оправдать Олимпиаду. Именно она настроила сына против Филиппа (Just. IX.7.5-6) и пыталась спровоцировать брата, царя молоссов, на войну с Македонией (Just. IX.7.7). Примирение брата с Филиппом лишало ее всех надежд на восстановление прежнего положения, с гибелью же царя она получала прочный статус царицы-матери, а возможно, и пост правительницы страны. Что касается "трудностей борьбы за единовластие", то именно в этот момент их не было: кроме Александра никто другой не годился в вожди азиатского похода, Аттал находился вдали от Македонии (Just. IX.5.8). Следовательно, гибель Филиппа стала для Олимпиады единственным реальным выходом. Помимо предположений существуют и реальные указания на то, что Олимпиада была не только связана с убийцей, но и готовила условия для его побега (Just. IX.7.9).

В целом схема заговора (Павсаний - Линкестиды - семья Филиппа) выглядит вполне приемлемо. Заинтересованность Павсания в заговоре могла быть обусловлена обещанием применения к Атталу самых строгих мер после устранения его покровителя, тем более что в этом интересы Павсания и царской семьи совпадали. Однако и здесь имеются определенные несообразности, заставляющие задуматься о неполноте такой версии. Олимпиада и Александр жаждали полновластия¹¹ и поэтому не могли желать расчленения страны. Следовательно, в этом их позиция противоречила позиции линкестийских династов. Если же истребление Линкестидов после гибели Филиппа явилось не только актом устранения ненужных более сообщников, но и мерой, предотвращавшей сепаратистские мятежи, то снова встает вопрос: почему репрессии не затронули династов Орестиды и других верхнемакедонских районов?

Наконец, существует еще одна версия, предложенная Аррианом (II. 1в 4-7) и Курцием (VII. 1.8). Они предполагали, что убийство Филиппа явилось результатом широкого заговора, инспирированного внешними силами, заинтересованными в гибели македонского царя, в первую очередь - Персией. Как преклоняющийся перед Александром Арриан, так и не симпатизирующий ему Курций не допускают возможности личного участия Александра в заговоре; они акцентируют внимание на участии в нем македонской знати, оппозиционной Филиппу (Аrr. 17.9; 25.3). Общий смысл версии таков: персы вмешивались во внутренние дела Греции, поддерживали своим золотом антимакедонские группировки и в конечном счете организовали убийство царя.

Сохранились упоминания о двух письмах, содержавших сведения о покушении. Первое из них дошло в приблизительном пересказе: Дарий похваляется связью с заговорщиками и участием в убийстве Филиппа, угрожая его сыну подобной участью (Plut. De fort. Al. I. 3. 327D). В другом письме сам Александр, упрекая Дария в связях с антимакедонскими элементами, инкриминирует ему организацию убийства отца (Arr. II.14. 1-8). Какова степень достоверности этих улик? Первое письмо не сохранилось, о нем упоминает Александр в ответе Дарию. Но Дарий, которому адресована отповедь македонянина, лишь весной 336 г., за несколько недель, если не дней, до гибели Филиппа овладел престолом Персии. Подготовка же убийства была делом, требующим длительного времени, следовательно, лично Дарий не мог иметь отношения к покушению в Эгах. Однако Александр прямо подчеркивает личное участие Дария! И более того, указывает на связь его с оппозицией не только в Греции, но и в Македонии. Следовательно, письмо Дария - либо пустая похвальба и угрозы, либо антиперсидская инсинуация, инициированная самим Александром. Ссылка на "письмо Дария" предоставляла ему повод продолжать войну, против чего активно выступала македонская знать (Curt. IV.11-12): месть за отца была достаточной причиной для продолжения наступления. Кроме того, связав персов с македонской оппозицией, Александр получил возможность дискредитировать знать в глазах рядовых воинов. Именно в это время царь начинает серию расправ со своими старыми соратниками, выступающими против перерождения его в восточного деспота (Аrr. III.26.2)¹². В целом, исходя из предложенных соображений, представляется возможным отрицать серьезность "писем" как улик. Помимо всего прочего, реакция персов на убийство Филиппа ясно показывает, что оно было для них неожиданностью, воспользоваться передышкой Дарий не сумел.

Вместе с тем отсутствие прямого соучастия в заговоре отнюдь не означает отсутствия соучастия косвенного. Сторонники третьей версии утверждают, что "можно с уверенностью сказать, что мы имеем дело... с большим политическим заговором, штаб которого находился в сердце страны... а нити тянутся к варварским племенам на севере, к греческим и персидским городам на юге"¹³. Такие нити действительно были: имеется в виду широкая финансовая поддержка, оказываемая персидским двором антимакедонским группировкам на Балканах. Следует подчеркнуть, что Александр, согласно Арриану (II.14.6), обвиняет Дария в дипломатических интригах и - особенно! - в финансировании антимакедонских элементов, т. е. именно в косвенном противостоянии македонской политике.

Данные Плутарха (Dem. XX) и Эсхина (III.156.239) позволяют видеть главного адресата, получавшего и распределявшего "царское золото", в Афинах, точнее - в группе Демосфена. Нельзя признать полную правоту исследователей, пристрастно относящихся к Демосфену¹⁴, однако факты, свидетельствующие о получении афинскими демократами персидских дотаций, бесспорны и отрицать их оснований нет (Diod. XVII. 4)¹⁵. В самом деле, политика подкупов, практикуемая Филиппом (Theop. Fr. 27), требовала противопоставления аналогичных методов: золото персов, несомненно, воспринималось Демосфеном как противовес золоту македонян и употреблялось для финансирования групп, оппозиционных македонскому царю.

Таким образом, можно говорить о косвенной причастности Персии к заговору, которая выражалась в предоставлении финансовых дотаций его участникам; передача этих средств могла осуществляться лишь через Афины, также заинтересованные в устранении Филиппа. Но кто мог быть адресатом получения золота непосредственно в Македонии? В действиях Павсания корыстный момент, несомненно, исключен. Нельзя говорить и о связях членов царской семьи с силами, враждебными македонской гегемонии. Единственной стороной, заинтересованной не только в устранении царя, но и в ослаблении центральной власти, оказываются линкестийские династы. В этом их позиция смыкается с позицией персов и афинян, следовательно, можно предполагать наличие связей между ними. Сепаратистский мятеж после гибели царя был бы выгоден внешним силам, следовательно, эти силы могли считать целесообразным финансирование такого мятежа. Однако если признать, что Линкестиды могли получать "царское золото", то следует уточнить: каким путем? Открытые связи династов с Афинами исключались; тайные, но прямые отношения также не были приемлемы, поскольку в обстановке политической борьбы в Афинах они легко могли быть преданы огласке¹⁶.

В общем, третья версия также не кажется убедительной. Ни греки, ни персы не могли прямо соучаствовать в убийстве царя; как и персы, афиняне не ожидали его и не сумели даже подготовиться к действиям против Македонии (Аrr. I. 1.3). Однако именно в рамках третьей версии обнаруживается фактор, не учтенный античными источниками. Невозможность прямой передачи "царского золота" из Афин в Линкестиду предполагает наличие посредника, связанного с персидскими дотациями. Можно предположить, что, обнаружив это недостающее в цепи рассуждений звено, мы сумеем понять, каким образом координировались действия разнородных элементов, составивших структуру заговора; если это удастся, то будет возможна реконструкция единой схемы его подготовки и приведение к согласию трех противоречащих друг другу вариантов.

Оценивая изложенные выводы, следует согласиться, что логика фактов приводит нас к еще одному из интересующих нас вопросов - "с чьей помощью?". Имеющийся список возможных соучастников не дает исчерпывающего ответа. Однако в самих обстоятельствах покушения можно обнаружить данные, помогающие определить исходный пункт для дальнейших рассуждений. На пути из резиденции в театр портик входа был единственным местом, достаточно узким для того, чтобы царь хотя бы ненадолго оказался вне кольца телохранителей (Diod. XVI.94.2-4). Церемониал шествия, как можно предполагать, устанавливал очередность в соответствии с социальным статусом: в узком проходе первым оказался Филипп, рядом с ним (или - вслед за ним) - родственники царя и лишь потом, парами или по трое - телохранители. Таким образом, в портике входа Филипп на какое-то время остался наедине с тремя сильными вооруженными мужчинами, двое из которых (Павсаний и царевич Александр) могли желать его смерти. Павсаний, несомненно, шествовал сзади, поскольку согласно протоколу он не мог опережать ни царя, ни его родичей. Следовательно, и удар был нанесен сзади и царь не успел от него защититься. Но, совершив убийство, Павсаний уже не имел пути назад: телохранители шли непосредственно за ним. Убийца побежал вперед, миновав обоих Александров. В тесном пространстве, находясь впереди или по бокам и преграждая Павсанию выход, македонский царевич и молосский царь могли бы если и не помешать убийце, то, несомненно, задержать его. Однако ни о схватке с убийцей, ни о попытке задержать его на месте преступления источники не упоминают. Следовательно, в полутемном портике Павсанию было оказано ими косвенное содействие.

Возможность такого содействия со стороны сына Филиппа уже была мотивирована. Однако такое же бездействие зафиксировано и со стороны царя молоссов. Сами обстоятельства покушения, таким образом, вынуждают нас обратить внимание на личность Александра Молосского, тем более что Эпир, единственный из соседей Македонии, никогда еще не рассматривался в свете возможной заинтересованности в гибели Филиппа II. Однако сначала следует совершить краткий экскурс в эпирскую историю.

Еще в V в. понятие "Эпир" не было политическим определением; этим общим термином обозначалась северо-западная область Греции, населенная несколькими племенами, объединенными в союзы, находившимися на более низкой ступени развития, нежели регионы южной и островной Эллады; во всяком случае греческая традиция называет их "варварами" (Thuc. II. 80.5). Впрочем, это определение можно считать относительным¹⁷. Эпир воспринимался греками как часть их мира (Paus. V.14.2), язык большинства эпирских племен был греческим (Strabo. VII. Fr. 1-2)¹⁸ и довольно устойчивы были культурно-религиозные связи греков с этими народами (Herod. II.55). Сами эпирские племена также ощущали себя греческими и пытались активно участвовать в общеэллинской политике: в первой половине V в. эпироты сражаются в рядах антиперсидской коалиции, а во второй половине столетия племена региона борются друг с другом под знаменами Афин и Спарты (Thuc. II.80). Постепенно крепнут связи эпирских племен с греческими полисами на побережье Адриатики, развиваются социально-экономические отношения¹⁹. Впрочем, несмотря на все это попытки эпиротов установить самостоятельные отношения с ведущими полисами Греции встречают в V в. до н. э. презрительный отказ эллинов (Plut. Them. XXIV).

К началу IV в. гегемоном Эпира становится племя молоссов, которое начинает борьбу за выход к морю и к концу 70-х годов добивается своей цели. В это время международный престиж Молоссии весьма высок: она поддерживает оживленные связи с Этолией (Front. II.V.19), находится в союзе с Фессалией (Xen. Hell. VI.1)²⁰ и, наконец, по инициативе Афин вступает с ними в юридически оформленный союз (Diod. XV.36.5). Внутриполитическое положение молосского государства также отличается стабильностью. Царская династия Эакидов прочно удерживает власть: племенная знать и нарождающиеся торгово-ремесленные круги видят в ней социального посредника, гарантирующего сохранение status quo в их взаимоотношениях. Современники, оценивая значение молосской монархии в этом аспекте, признают ее роль весьма позитивной, на уровне лучших прецедентов старшей тирании (Arist. Pol. 1310b.40)²¹.

Завоевав побережье, молосские монархи обращают взор на горные области к северо-востоку от Молоссии, населенные племенами, родственными как эпиротам, так и македонянам (Strabo. VII.7. Fr. 1-2). Племена эти - оресты, тимфеи, паравеи - издавна считались эпирскими (Thuc. П.80.6), и направление молосской экспансии в их сторону не кажется удивительным. После 370 г. до н. э. земли этих племен вошли в состав Молоссии, причем можно с уверенностью сказать, что проникновение туда молоссов не встретило серьезного сопротивления. Однако результатом этого продвижения стал неизбежный конфликт с Македонией²².

Именно в это время македонские государство находилось в состоянии затяжного кризиса. Усиление центробежных тенденций, дополнившееся неудачами в борьбе с внешними врагами (Diod. XVI.2; Just. VII.5.1), привело Македонию к потере обретенных в конце V в. до н. э. позиций.

Естественно, в условиях, когда решался вопрос, быть или не быть самой Македонии, правители ее не могли распылять силы, оспаривая у койнона молоссов влияние в горных регионах. Положение изменилось с приходом к власти Филиппа II; этот незаурядный правитель сумел преодолеть кризис и, укрепив стабильность государства, приступил к осуществлению обширной внешнеполитической программы (Polyb. VII.11)²³. Реорганизация войска (Just. VII.6.5) и некоторые административные реформы повлекли за собой усиление Македонии и позволили ей начать борьбу с афинским влиянием на полуострове Халкидика (Diod. XVI. 2-4). Естественно, Филипп считал вопросом первостепенной важности отторжение от Молоссии горных регионов: не подчинив Орестиду и другие области, он не мог рассчитывать на прочность покорения Линкестиды; иными словами, без присоединения горных княжеств Македония не могла считаться полностью объединенной. Однако открытый конфликт с сильным молосским койноном исключал для Филиппа возможность вмешательства в дела Средней и Южной Греции (Just. VII.6.8), а тем самым и использование наиболее удобного повода для вступления в борьбу за гегемонию над Элладой.

Учитывая это, Филипп сумел найти паллиативный выход: любой ценой избежать войны и нейтрализовать очевидную враждебность Молоссии. Цель эта была достигнута в результате брака Филиппа с Олимпиадой, племянницей молосского царя Аррибы²⁴. Известно, что Арриба рассчитывал на "увеличение своего царства" и добился его (Just. VII.6.12), что, очевидно, выразилось в формальном отказе Филиппа II от претензий на спорные территории.

Лишь после Священной войны Филипп возвращается к идее присоединения горных районов. Решать спор оружием по-прежнему было нецелесообразно: в Греции складывалась мощная антимакедонская коалиция во главе с Афинами. Нападение на Молоссию, связанную с афинянами договором о военном союзе (Diod. XV.36.5), означало войну на два фронта: царь молоссов Арриба был последовательным сторонником афинской ориентации²⁵. Справедливо оценивая личность Аррибы как препятствие своим планам, македонский царь подготовил и осуществил сложную интригу, направленную на смену режима в Молоссии. Орудием этой интриги стал племянник молосского царя Александр, родной брат македонской царицы Олимпиады. Совсем еще мальчик, он, очевидно, был отстранен после смерти отца от наследования; впрочем, Арриба выступал в роли его опекуна и попечителя, и нет оснований утверждать, что юный царевич подвергался каким-либо притеснениям со стороны дяди²⁶.

В начале 40-х годов IV в., пригласив Александра в Пеллу, Филипп циничными и жестокими методами полностью подчинил неопытного юношу своей воле. Подробности дальнейших событий неизвестны, однако уже в середине 40-х годов царь Арриба был свергнут и изгнан из страны (Just. VIII.6.4-9), и власть над молоссами оказалась в руках ставленника Македонии Александра. Однако нет оснований преувеличивать степень зависимости Эпира в этот период, утверждая, что "фактически Эпир стал собственностью Македонии"²⁷. Вне зависимости от того, как именно был устранен Арриба, ясно одно: молосско-македонской войны не было (во всяком случае, о ней не говорят источники, скрупулезно фиксировавшие все кампании Филиппа). Можно предположить, что Филипп воспользовался наличием в Молоссии сил, оппозиционных Аррибе (возможно, из окружения его покойного брата), и инспирировал государственный переворот. Ликвидировать же независимость койнона молоссов без большой войны Филипп не мог, а в такой войне он был не заинтересован. Ему, следовательно, пришлось удовлетвориться изменением ее внешнеполитического курса и присоединением горных районов²⁸.

Вместе с тем надеяться на длительную лояльность нового царя молоссов Филиппу не приходилось. Македонский царь понимал, что отношение к нему подраставшего Александра крайне отрицательно: циничные надругательства, с помощью которых Филипп в свое время подчинил подростка, по традициям эпохи, не подлежали прощению (Just. VIII.6.4-7). Возникала необходимость привязать царство молоссов к Македонии политически. И в 342 г. Филипп передает под власть молосского царя греческие полисы, лежащие на эпирском побережье Адриатики (Dem. VII. 32; Tlieop. 228), что было, очевидно, формальной компенсацией за отторжение Орестиды, Тимфеи и Паравеи.

Такой акт нетривиален для политики Филиппа, принципиально отрицавшего идею компенсаций. Однако решение македонского царя представляется обоснованным. Передав молоссам города Элатрию и Пандосию, Филипп сохранил тем не менее контроль над важнейшим центром региона - Амбракией, а вместе с ней - и над эпирским побережьем. Пандосия же и Элатрия, издавна тесно связанные с эпиротами, были предметом давних притязаний Молоссии²⁹. Кроме того, заняв их, македоняне лишали молоссов выхода к морю. В этом случае война становилась неизбежной: молосская знать приняла бы соответствующие меры, а Александр поддержал бы их, рискуя в противном случае утратить поддержку знати. Передача же этих полисов под юрисдикцию Молоссии закрепляла положительное отношение эпиротов к македонской политике. С другой стороны, приняв под свою власть Пандосию и Элатрию, бывших афинскими союзниками, молоссы оказывались в положении активных пособников Македонии; именно так должна была воспринять афинская демократия факт подчинения Филиппом приморских полисов и их передачу под контроль Эпира. Реакция афинян соответствовала замыслам Филиппа (Dem. VII.32). Союзный молосско-афинский договор фактически был денонсирован.

В начале 30-х годов внимание Филиппа к эпирским проблемам ослабевает. Македонянин сталкивается в открытой схватке с афино-фиванской коалицией. Воспользовавшись этим, Александр осуществляет ряд мер, направленных на внутриполитическое укрепление своего государства. Введение им исключительно гибкой системы управления, предусматривавшей широкое внутреннее самоуправление наиболее развитых регионов³⁰, способствовало органичной интеграции разнородных элементов, составлявших молосский койнон. В итоге реформ Александр Молосский укрепил свои позиции настолько, что смог приступить к осуществлению независимой от воли Филиппа II политики в отношении Иллирии (Front. II.5.10). Учитывая, что земли иллирийцев рассматривались Филиппом как сфера македонского влияния, нельзя не признать, что это - первый симптом начавшегося ухудшения молосско-македонских отношений.

В начале 30-х годов появляются также признаки открытой конфронтации. Оставленная супругом Олимпиада вместе с сыном бежит в Эпир и находит там убежище (Just. IX.7.5), что со стороны Александра, несомненно, было актом крайне недружественным по отношению к Филиппу и, во всяком случае, свидетельством независимости проводимой молосским двором политики. При дворе брата Олимпиада категорически настаивает на объявлении войны Македонии; любопытно, что и сам Александр не исключал возможности войны и был к ней готов (Just. IX.7.7). Учитывая влияние и мощь Македонии в то время, следует признать, что решиться на открытый конфликт с нею можно было лишь при наличии реальных оснований для надежды на успех.

Показательно поведение Филиппа II в создавшейся ситуации. Война с молоссами в этот момент была равносильна срыву азиатского похода - войскам, уже переправленным в Азию, требовались подкрепления. Война эта угрожала и изменением позиции Греции, подчиненной Филиппом (Polyb. IX.33). Для сторонников демократии она означала бы, что власть Македонии не абсолютна, поскольку в масштабах региона есть силы, способные ее оспорить; естественным результатом могло стать оживление антимакедонской активности. Олигархия же греческих полисов поддерживала Филиппа как потенциального вождя похода против персов и лишь в этом случае готова была мириться с его гегемонией³¹. Война с молоссами, затормозив поход, подорвала бы доверие олигархов к Филиппу. Трезво оценив обстановку, македонянин принял решение предотвратить развитие кризиса: он по с о б с т в е н н о й и н и ц и а т и в е предложил Александру руку своей дочери; брак этот должен был стать гарантией желания Филиппа заключить мир и союз с молосским царем. Согласие на брак было Александром дано.

Бракосочетание, состоявшееся в Эгах летом 336 г., праздновалось с величайшей пышностью, "достойной двух великих царей" (Just. IX.6.1-2). Определение Юстина не представляется случайным. В самом деле, могущественный македонский царь титулуется "царем великим" наравне с правителем небольшого периферийного государства. Это слишком серьезный момент для случайной ошибки; вероятнее, что именно такая формулировка содержалась в источниках, использованных Помпеем Трогом. Но если так, то следует признать, что в 336 г. Молоссия рассматривалась как абсолютно независимое от Македонии государство. Следовательно, основным условием примирения явилось признание Филиппом суверенитета Молоссии и отказ от вмешательства в ее дела; это давало возможность молосскому царю приступить к осуществлению собственных внешнеполитических планов.

Реакция греков на известие о торжестве в Эгах полностью подтверждает наши выводы. Даже Афины не только прислали в Эги посольство, но и приняли декрет о лишении убежища лиц, изменивших Филиппу (Diod. XVI.92). Это означало политическую капитуляцию, тем более вынужденную, что сразу после убийства Филиппа смерть его была пышно отпразднована в Афинах (Plut. Dem. XXII). Можно предположить, таким образом, что окончательная капитуляция Афин произошла не после Херонеи, но после того как единственный (в масштабах Балкан) реальный противник Македонии был нейтрализован. Этим реальным противником могло быть (и, по нашему убеждению, было) Молосское государство, возглавляемое царем Александром.

Завершив экскурс в историю Эпира, можно вернуться к проводимому нами расследованию. В поисках точного ответа на вопрос "каким образом?" были проанализированы обстоятельства убийства. В результате в поле нашего зрения оказалась незаметная ранее фигура молосского царя. Но еще неясен вопрос, были ли у него мотивы желать смерти Филиппа, который примирился с ним и скрепил союз браком? Иными словами, "с какой целью?"

Стоит повторить, что отношение Александра к Филиппу лично не могло быть приязненным (фактически по отношению к Филиппу Александр не мог не испытывать чувств, аналогичных чувствам Павсания к Атталу). Субъективная неприязнь усугублялась объективными причинами: Филипп, несмотря на все демарши, оставался опасным врагом³². Расправа с Молоссией была неизбежной; она лишь была отсрочена на время похода в Азию. Естественно, что Александр не мог не сочувствовать заговору, если знал о нем (знать же, общаясь с Олимпиадой, вполне мог).

В связи с этими соображениями привлекает внимание личность убийцы. Павсаний происходил из рода династов Орестиды, но она была не столько македонской областью, сколько эпирской; в течение сотен лет оресты входили в состав Эпира. Если мечтой династов Верхней Македонии было восстановление политической независимости (в первую очередь это относится к Линкестидам), то для орестов полная независимость была уже очень далеким прошлым. Скорее они могли стремиться к возвращению в состав Молоссии: жесткая система внутриполитической организации Македонии не шла ни в какое сравнение с внутренним устройством Молоссии, допускавшим самое широкое внутреннее самоуправление племен³³. В свете этих соображений этническая принадлежность убийцы весьма многозначительна: оскорбление, нанесенное ему, в условиях права кровной мести есть оскорбление его клана. Но если как личность Павсаний действовал на руку в первую очередь Олимпиаде и ее сыну, то как представитель клана в первую очередь служил интересам Молоссии. Этим можно объяснить и отсутствие репрессий против Орестидов: молосский царь как лицо заинтересованное мог выступить предстателем за своих недавних подданных перед мстителем. Олимпиада же и ее сын, естественно, не могли идти на обострение отношений с Молоссией в условиях борьбы за укрепление своей власти.

Признание связей между молосским царем и династами Орестиды позволяет развить нашу систему рассуждений. Помимо желания вернуть горные районы царь молоссов был крайне заинтересован в максимальном ослаблении Македонии. Наиболее рациональным вариантом действий, направленных на дестабилизацию внутриполитической обстановки в Македонии, была, несомненно, поддержка сепаратистских тенденций горной знати из недавно независимых областей, в первую очередь - Линкестидов (Diod. XVII.32.2). Естественно, в своих стремлениях последние могли опираться на помощь царя молоссов. Доказательств существования таких контактов нет, но нет и свидетельств, отрицающих эти контакты. Если же допустить, что они имели место, то логично предположить, что посредниками в их установлении выступили династы Орестиды, несомненно блокировавшиеся с Линкестидами в оппозиции Филиппу II. Александр Молосский не имел, разумеется, возможности поддерживать планы династов военной помощью, помощь политическая не имела смысла, поскольку независимость горных районов была ликвидирована. Однако вполне допустимо, что молосский царь в глубокой тайне оказывал линкестийской знати помощь финансовую: в случае гибели Филиппа Линкестиды могли бы снарядить войско и выступить против власти Македонии. Собственно, сама попытка бегства из столицы сразу после гибели царя изобличает готовность их к сепаратистскому мятежу. В противном случае бегство не имело смысла: доказательств связей их с погибшим Павсанием не было, следовательно, опасаться мести наследника не приходилось. Воспользоваться гибелью царя в своих интересах, находясь в Эгах, Линкестиды также не могли: претендовать на престол они не имели оснований. Спешные, без следствия поиски Линкестидов и расправа именно с ними подтверждают, что Александр, сын Филиппа, располагал сведениями об их намерениях.

Допустив возможность финансовой поддержки династов со стороны Молоссии, следует понять: откуда в распоряжении ее царя оказались столь значительные суммы³⁴? Теперь имеет смысл вспомнить о "царском золоте". Выше указывалось, что средства, направляемые персами афинским демократам, использовались последними для поддержки антимакедонских элементов во всем греческом мире. Ничего удивительного нет в предположении, что Молоссия, давний союзник Афин, вплоть до свержения Аррибы получала часть этих средств. Безусловно, кризис афино-молосских отношений в конце 40-х годов должен был на время прекратить поступление золота. Однако с возобновлением молосско-македонской конфронтации связи Афин с царем молоссов закономерно должны были возобновиться. Хотя после Херонеи открыто афишировать антимакедонские настроения для группы Демосфена было невозможно, общее настроение афинского гражданства оставалось недружественным Македонии (Plut. Phoc. XVI). Поскольку в глазах афинян реальной силой, противодействующей Македонии на Балканах, могла оставаться в 338-336 гг. только Молоссия, можно предположить, что афинские демократы в это время поддерживали с ней тайные связи, переправляя молосскому царю "персидское золото".

И наконец, "кому выгодно?" Каковы результаты, достигнутые в итоге заговора каждой из причастных к нему сторон? Что касается Павсания, то враг его Аттал был уничтожен, однако Павсаний уже не мог об этом узнать. Возможный мятеж в Линкестиде решительными мерами сына Филиппа был предотвращен (Diod.XVII.2; Just. IX.2), столь же безуспешной оказалась попытка греков свергнуть македонскую гегемонию (Аrr. 1.7; Diod.XVII.8). Иными словами, ни одна из сторон, косвенно причастных к заговору, желаемых результатов в итоге не добилась.

На первый взгляд для семьи Филиппа заговор завершился успешно. Александр Македонский утвердился на престоле, а его мать обрела влияние при дворе и статус вдовствующей царицы. Однако первое впечатление на поверку оказалось обманчивым. Сразу же после отбытия сына в поход позиции Олимпиады пошатнулись: македонская знать по-прежнему не желала признавать ее власть (Аrr.VII.12. 5-7). После долгих и унизительных конфликтов с македонскими аристократами Олимпиаде пришлось еще при жизни сына покинуть Македонию и искать убежище в Эпире, при дворе своего брата (Plut.Eum. XIII)³⁵. Сам Александр Македонский, впрочем, тоже в полной мере не пожал плоды убийства Филиппа: с середины 30-х годов балканский мир выпадает из сферы его интересов³⁶. В конечном счете, добившись значительных успехов в Азии, но так их и не закрепив, Александр утратил контроль над Балканами, а македонская знать сохранила свое влияние в стране³⁷. Глубокие противоречия с нею, а также с греческой олигархией привели к тому, что македонские аристократы встали в оппозицию царю, ущемлявшему их интересы, и, вполне возможно, предприняли попытку его физического устранения³⁸.

Принципиально иными оказались результаты заговора для царя молоссов. Сразу после гибели Филиппа Александр Молосский осуществляет ряд военно-политических акций, следствием которых становится почти полное объединение Эпира под властью молосских Эакидов; "койнон молоссов" трансформируется в "койнон эпиротов"³⁹. Активная деятельность молосского царя не встречает противодействия со стороны Македонии: наследник Филиппа связан развертыванием азиатского похода. В 334 г. Александр Молосский выступает в поход на Запад, намереваясь осуществить завоевание Западного Средиземноморья (Just. XII.2.1-2). Мощь Эпира в это время несомненна: даже македонский завоеватель рассматривает его как опасное препятствие своим планам (Just.XII.1.5), но полагает борьбу с ним возможной лишь после серьезнейшей подготовки (Curt. X.17-18).

На основе изложенного становится возможным подвести общие итоги. Нельзя не признать безусловное наличие комплекса как субъективно-личностных, так и объективных мотивов, делающих весьма вероятной причастность царя молоссов к заговору против Филиппа II. Гибель последнего открыла для Александра Молосского перспективу объединения Эпира и реализации самостоятельных политических программ. Поведение молосса в момент покушения вполне согласуется с наличием у него таких мотивов. Более того, только царь молоссов оказался в момент убийства полностью подготовленным к действиям в сложившейся ситуации. Династы Верхней Македонии не сумели организовать выступление и были перебиты; греки и персы, очевидно, не ожидавшие столь быстрой развязки, также не смогли воспользоваться благоприятной обстановкой; наконец, и семье Филиппа не удалось воспользоваться удобным моментом для полной ликвидации оппозиции в среде македонской знати. Именно царь молоссов при ближайшем рассмотрении оказывается также и стороной, которая (единственная!) могла поддерживать связи со всеми разнородными, порой противоречащими друг другу элементами структуры заговора. Признав участие Александра Молосского в его подготовке, мы получаем возможность понять все выявленные в рассмотренных версиях несообразности. Однако в этом случае очевидно, что молосский царь не просто соучаствовал в подготовке убийства Филиппа II, но выступал в роли координатора сил, заинтересованных в нем.

Совокупность сформулированных выше соображений дает возможность признать, что Молоссия, представленная в данном случае царем Александром, стала ядром, вокруг которого консолидировались силы, желавшие устранения Филиппа. Анализ всех предшествующих, сопутствующих и последовавших за заговором событий позволяет с большой долей уверенности предполагать, что именно Александр Молосский (возможно, совместно с Олимпиадой) задумал убийство Филиппа II и организовал этот акт, имевший в сущности значение государственного переворота.

Примечания

1. Источники, повествующие о жизни Александра Молосского, крайне скудны. Единственное известное нам сочинение, посвященное непосредственно исследованию его биографии, которое принадлежит перу Лика Регийского, дошло лишь в малоинтересных фрагментах (см. FGrH III. В. 570). Совершенно не сохранилась автобиография его племянника и политического наследника Пирра, в которой, несомненно, должны были содержаться интересные данные. Более или менее полная информация содержится в литературных источниках (у Тита Ливия и Страбона), но лишь применительно к позднему этапу жизни молосского царя. Практически единственный автор, подробно излагающий данные об Александре Молосском - Юстин (кн. VII. VIII. X. XII), информация которого в этом смысле является уникальной, поскольку Помпей Трог, несомненно, использовал работы Тимея (см. Зельин К. К. Помпей Трог и его произведение !Historiae Filippicae" // ВДИ. 1954. No 2. С. 183-202), а Тимей не мог не иметь в своем распоряжении труда Лика Регийского.

2. Версия об убийце-одиночке ныне отвергнута большинством исследователей. Исключение составляет мнение П. Клоше (Clochè P. Histoire de Macédoine. P., 1960. P. 246) и ряда греческих исследователей (например: Νάλτσας X. Φίλιπποι Β΄ὁ Μακεδῶν ὁ ἑνωτὴς τῶν (Ελλήνων. Θεσσ., 1970).

3. Диодор, строго говоря, не стремится в этом случае к самостоятельному анализу материала. Его изложение событий отличается значительно большей детализацией, нежели у других авторов, и явно опирается на широкий круг источников. Однако, говоря об организаторах заговора, он ограничивается констатацией факта личной неприязни Павсания к Филиппу II.

4. Процедура, цели и методы политических процессов в Македонии подробно освещены советскими антиковедами. См. Ковалев С. И. Заговор пажей // ВДИ. 1948. No 1. С. 32-42; Шофман А. С. Восточная политика Александра Македонского. Казань, 1976. С. 381 сл.

5. Сообщение Юстина (XI.2.1) о поимке убийцы и суде над ним прочими источниками не подтверждается.

6. О жестокости Олимпиады см.: Шофман А. С. Распад империи Александра Македонского. Казань, 1984. С. 54. cл. Несмотря на то, что в данном случае речь идет об устранении политических противников, утонченность репрессий, вплоть до осквернения могил Антипатридов позволяет, на наш взгляд, говорить и об элементах кровной мести со стороны царицы.

7. Гафуров В. Г., Цибукидис Д. И. Александр Македонский и Восток. М., 1980. С. 67 сл.

8. Сам Филипп II стал царем по решению войска и знати в обход малолетнего племянника, при котором находился в статусе регента-соправителя. См. Дройзен И. История эллинизма. Т. I. М., 1890. С. 46; Шахермайр Ф. Александр Македонский. М., 1984. С. 22.

9. А. С. Шофман указывает на необъяснимость близости к царю столь бесцветной личности, как Леоннат (Распад империи... С. 57). Если принять предложенный нами вариант развития событий, причина особого доверия становится более понятной.

10. Шахермайр. Ук. соч. С. 64. Такого рода "доводы" заставляют усомниться в правоте высказывающего их.

11. Шофман. Восточная политика ... С. 222 сл.; ср. Kaerst J. Geschichte des hellenistischen Zeitalters. Lpz, 1901. S. 294.

12. Расправы с македонской знатью, как правило, осуществлялись без видимых причин, а материалы следствия, вынесенные на суд войска, являлись прямой фальсификацией (Аrr. III.26.4). См. Ковалев C. И. Александр, Филота и Парменион // Уч. зап. ЛГУ. Сер. ист. наук. 1949. Вып. 14. С. 280-308; он же. Александр и Клит // ВДИ. 1949. No 3.

13. Шофман А. С. История античной Македонии. Ч. II. Казань, 1963. С. 117. Думается, что "варварские племена" ни прямого, ни косвенного отношения к заговору не имели; их волнения после гибели Филиппа следует расценить как реакцию на убийство, но не как результат соучастия в нем.

14. Старая западная и отечественная историография, как правило, негативно относится к Демосфену. В ее изображении он либо продажный политикан (Бузескул В. П. История афинской демократии. СПб., 1909. С. 32), либо безответственный демагог (Wilcken U. Alexander der Grosse. Lpz, 1931. S. 51 f.).

15. Гафуров, Цибукидис. Ук. соч. С. 69.

16. По поводу позиции группы Демосфена и специфики политической борьбы в Афинах см. Маринович Л. П. Афины при Александре Македонском // Античная Греция. Ч. 2. М., 1983. С. 218 сл.

17. Cabanes P. Société et institutions en Epire et en Macédoine à l'époque classique et hellénistique // Illiria. 1981. 2. P. 77. По мысли автора, в глазах Фукидида признаком <<варварства>> является скорее уровень развития, нежели этническая принадлежность.

18. Лингвистические исследования позволяют сегодня говорить об общих истоках греческого, македонского и молосского языков. См. Цымбурский В. Л. К интерпретации нескольких древнемакедонских глосс // Этногенез народов Балкан и Северного Причерноморья. М., 1984. С. 152-156.

19. Блаватская Т. В. Рабовладельческие отношения в Эпире // Блаватская Т. В., Голубцова Е. С, Павловская А. И. Рабство в эллинистических государствах в III-I вв. до н. э. М., 1969. С. 92-110.

20. Авторитет Фессалии в эпоху тага Ясона был настолько велик, что равноправный союз с нею сам по себе является свидетельством политического авторитета Эпира. См. Фролов Э. Д. Младшая тирания // Античная Греция. Ч. 2. С. 131 сл.

21. Следует учесть, что "старшая" тирания объективно являлась фактором, стабилизирующим социальный прогресс (История древнего мира. Ч. 2. Развитие древних обществ. М., 1983. С. 81-84).

22. Эпиграфические памятники, датируемые примерно 60-ми годами IV в. (см. Hammond N. Epirus. Oxf., 1967. P. 28), подтверждают вхождение горных областей в состав Молоссии. Анализ памятников позволяет говорить о гибкости внутриполитического устройства койнона молоссов. См. Cabanes P. L'Epire de la mort de Pyrrhos à la conquête romaine. P., 1976. P. 128-129, 156 suiv.

23. Западные исследователи трактуют Филиппа II как "сверхчеловека" (Дройзен. Ук. соч. Т. I. С. 29 сл.; Wilcken. Op. cit. S. 16). Субъективность такого подхода, несомненно, затрудняет реальный анализ его деятельности (см. Гафуров, Цибукидис. Ук. соч. С. 25 сл.).

24. Даже исследователи, признающие взаимные чувства молодых людей, отмечают политическую подоплеку этого брака. См. Шахермайр. Ук. соч. С. 43.

25. Эпиграфические памятники свидетельствуют о том, что именно в это время Арриба удостаивается афинского гражданства (Syll.³. 228).

26. Рассуждения Ф. Шахермайра по этому поводу (Ук. соч. С. 43) неубедительны; источники же (Just. VIII.6.5) утверждают обратное.

27. Шофман. История... Т. I. Казань, 1960. С. 254 сл.; сам ход дальнейших событий опровергает этот тезис, вызванный, очевидно, преимущественным вниманием автора к македонским проблемам.

28. Cabanes. L'Epire... P. 131.

29. О роли приморских полисов в социально-экономической и политической жизни Эпира и их взаимоотношениях с Молоссией см.: Dacaris S. I. Cassopeia and the Elean Colonies. Athenes, 1971; Hammond N. J. L. The Colonies of Ellis in Cassopea // ^,Aφιέρωμα. Athens, 1954.

30. Larsen J. A. 0. Greek Federal States. Oxf., 1968. P. 278 f.; любопытно, что Ларсен рассматривает внутреннее устройство Молоссии как симполитию. Если это верно, то следует признать, что Александр провел реформы административного устройства, не уступающие по значению реформам царя Фарипы, описанным Юстином (XVII.3.12).

31. См. Ранович А. Б. Эллинизм и его историческая роль. М.- Л., 1950. С. 23-25; П. Кабан по этому поводу подчеркивает, что даже Исократ призывал Филиппа "не задерживаться в Греции" (Société et institutions... P. 76).

32. Программа Филиппа сводилась к необходимости ограниченной экспансии в Азии и полного подчинения Балканского региона. См. Фролов Э. Д. Панэллинизм в политике IV в. до н. э. // Античная Греция. Ч. 2. С. 157 сл.

33. Гафуров, Цибукидис. Ук. соч. С. 29 сл., 101; ср. Cabanes. Société et institutions... P. 79 suiv.

34. Т. В. Блаватская (Ук. соч. С. 93-95) убедительно доказывает, что "эпоха накопления" в Эпире только начиналась. Наличие отдельных крупных состояний в это время - явление нетипичное.

35. Власть над Македонией была Олимпиадой утрачена навсегда (Шофман. Восточная политика... С. 53 сл.). Попытка оспорить власть у рода Антипатра завершилась ее поражением и гибелью. Фактически в этой попытке Олимпиада выступала уже как марионетка диадохов (см. Шофман. Распад империи... С. 53-55).

36. Шофман. Восточная политика... С. 246 сл.; ср. Kaerst. Op. cit. S. 359.

37. Наместник Македонии Антипатр был тесно связан с Линкестидами (Curt. VII. 1.6--7); Александр Македонский опасался Антипатра и не доверял ему (Curt. VI.1.18).

38. Вопрос об этом является предметом дискуссий. Доказательства, приведенные А. С. Шофманом, вполне логичны, и в данном случае мы считаем возможным солидаризироваться с его мнением (Шофман. Восточная политика... С. 394-403).

39. Cabanes. L'Epire... P. 168-184.

на главную