Если вы самостоятельно попытаетесь определить значение слова "лукумон", то, вероятно, скоро начнете недоумевать. Отыскать это слово нелегко, но, проявив упрямство, вы обнаруживаете целую россыпь значений. Это даже забавно, что их так много, ведь все они опираются на одно-единственное суждение Сервия, римского грамматика, жившего около IV-V веков н. э. Он оставил нам пространные комментарии к поэмам Вергилия. Относительно лукумонов он заявлял следующее: "Лукумоны на языке этрусков цари". Это утверждение породило целую вереницу разнообразных суждений в Новое время. Одни считали лукумонов просто царями. Другие уточняли - наделенными сакральной властью. Третьи полагали лукумонов родовыми старейшинами, четвертые - выборными царями. Еще одно мнение: сословие аристократов. Наконец последнее: совершенно особая должность. Никак нельзя не признать, что каждое из приведенных мнений по-своему остроумно, но, к сожалению, они все не имеют последующего раскрытия, а именно: как же конкретно данные персонажи действовали в этрусской жизни?

История на многих примерах показывает, что развитие каждого народа, каждой культуры идет в строго заданных параметрах. Почему так получается, пытались объяснить многие, но втуне. Мы попытаемся рассказать об одном из проявлений этой тайны. Речь пойдет о Древней Этрурии - цивилизации, что расцвела в северной Италии в начале I тысячелетия до н. э. Этрусская цивилизация недаром именуется загадочной, но, пожалуй, самой большой загадкой остается то, о чем пойдет речь,- лукумоны.

Источники

Об этрусках вообще сохранились очень скудные сведения. Разные причины привели к тому. Многое из того, что писали древние греки и римляне, погибло. Этрусский язык до сих пор остается "тайной за семью печатями", и о содержании тех немногих этрусских текстов, что чудом сохранились, приходится только догадываться. И главное, этрусская цивилизация, как она постепенно перед нами раскрывается, оказывается настолько непохожей на другие, уже известные, что не приходится удивляться ни множеству ошибок, допущенных при ее описании греками и римлянами, современниками этрусков, ни нашему нынешнему чрезвычайно замедленному проникновению в этрусские тайны.

То немногое, что известно о лукумонах, можно распределить по группам. Во-первых, это информация, так сказать, из первых рук: этрусские памятники. Во-вторых, разнообразные предания о лукумонах, дошедшие до нас с помощью греческих и римских авторов. Из таких свидетельств выстраивается довольно длинная цепочка фактов, конец которой - в IV веке до н. э., а начало теряется в столь туманной древности, что ее даже трудно хронологически "схватить".

Лукумоны сами о себе

Начнем с этрусских памятников, потому что здесь мы получаем редкую возможность познакомиться с одним из лукумонов.

Каменный саркофаг, крышка которого сделана в виде фигуры грузного пожилого мужчины: он возлежит на мягком ложе, опираясь левой, согнутой в локте рукой на две подушки. Этот мужчина, имя которого Ларис Пулена, разворачивает перед нами свиток. В довольно пространной надписи сообщается, какие Ларис Пулена занимал должности, а также перечисляются линии родства. Ларис Пулена был лукумоном. И еще - жрецом этрусского варианта бога Диониса. Прадед Лариса Пулены, как полагают специалисты, читая прозвище "creice", был греком.

Фото.

Ларис Пулена. Каменный саркофаг. Город Тарквинии (Италия). Археологический музей

Саркофаг относится к первой половине III века до н. э. и происходит из Тарквинийского государства (Этрурия состояла из нескольких десятков небольших самостоятельных государств), там располагался один из важнейших религиозных центров страны.

Второй документ более поздний (в пределах 150-30 годов до н. э.). Это самый длинный из известных на сегодняшний день этрусских текстов. Запись сделана на пеленах для бинтования мумии. Мумия молодой женщины происходит из Египта и обработана в полном соответствии с законами этой страны. Но на пеленах записан этрусский текст, нечто вроде религиозного календаря с указанием необходимых ритуалов в честь того или иного божества в течение разных месяцев. И вот среди специальных религиозно-культовых терминов возникает этрусская форма "Lauxumneti" - указание, судя по грамматической форме, на некое место, к которому по каким-то причинам имел отношение лукумон. Обратите внимание, вот перед нами второй текст с упоминанием лукумона и так или иначе он связывается с заграницей. Надо хоть немного представить себе этруское общество, в котором: чистота крови, происхождение, длительность проживания на занимаемой территории и так далее имели колоссальное значение для судьбы любого человека, чтобы не удивиться таким характеристикам лукумонов, людей в Этрурии не просто важных и влиятельных, а все то же, но в превосходной степени.

Ненадежные свидетели

Человек устроен таким образом, что, пытаясь оценить незнакомца, он прибегает к собственному житейскому опыту, невольно перенося на анализируемый объект черты своего характера. Примерно по такой же схеме происходит восприятие одним народом другого. Поэтому, когда встречаются совершенно непохожие народы, в процессе познания могут возникнуть всевозможные недоразумения. Иначе говоря, познанность объекта оказывается кажущейся. И только через очень много столетий подобные, часто просто курьезные, недоразумения правильно расшифровываются. В таком вот положении и оказались по отношению друг другу Этрурия и греко-римский мир. Друг друга пытались воспринимать два антипода. и получалось, что называвшееся у одних "черным" у других считалось "белым".

Чтобы у читателя возникло самостоятельное мнение, дадим панораму свидетельств по источникам, но проделаем - как 6ы движение в - обратном направлении, вниз по исторической лестнице. Дело в том, что применительно к восприятию лукумонов в древности действовала и еще одна достаточно странная закономерность: чем дальние вглубь истории мы продвигаемся с помощью античных авторов, тем более осмысленными становятся их суждения о лукумонах...

Самый поздний из сохранившихся эпизодов обнаруживается у античных историков - Полибия, Тита Ливия, Плутарха. Ясно, что всеми ими он был признан очень важным. Очевидно, он понимался как совершенно необходимая преамбула к важнейшему событию римской истории. Речь идет о 390 годе до н. э.: осада галлами сначала этрусского города Клузия, а затем уничтожение ими самого Рима.

Оказывается, галлы под стенами Клузия появляются в результате действия именно лукумона. Он был сыном очень знатного и богатого этруска, который, умирая, поручает Аррунту, жителю Клузия (по-видимому, торговцу - он возил в Галлию вино), воспитание своего ребенка. Однако воспитанник отплатил Аррунту черной неблагодарностью. Тогда, чтобы наказать лукумона, Аррунт обращается за помощью к галлам. Как пишет Ливий, "за то, что тот соблазнил его жену, а поскольку сей юноша обладал большой властью, то невозможно было наказать его иначе как прибегнув к чужеземной силе".

В этом анекдотическом эпизоде для характеристики лукумона можно почерпнуть очень мало. Нет сомнения, что рассказ самым нелепым образом перекодировал этрусские реалии. Поэтому стоит обратить внимание только на два нюанса. Первый - это специфичный характер власти. Лукумон находится над всеми структурами управления, не будучи наделен какой-либо должностью, просто сказано, что "обладал большой властью". Второй - странная неуверенность античных авторов в обозначении - то ли лукумон некое звание, то ли Лукумон - имя. И, может быть, еще один нюанс, который в данном случае, вероятно, и случаен: это то, что в одних источниках лукумон - умирающий отец, в других - его сын-сирота. Тогда получается, что здесь какое-то наследуемое по отцовской линии звание.

Теперь перенесемся на 3-4 столетия назад. VIII век до р. э. Этрусская цивилизация к тому времени постепенно вырабатывает характерные для нее формы культуры. Подобные же процессы протекают и в сопредельных областях. Формируется древняя культура Лациума, области фалисков. Но темпы развития разные. Этрурия опережает своих соседей, поэтому доминирует. Развивающейся этрусской цивилизации из-за примитивной системы землепользования в сочетании с дьявольски сложной экологической ситуацией становится тесно в природном амфитеатре, ограниченном Апеннинами. Начинается распространение населения в разные, стороны в поисках плодородных земель. В результате к началу V века до н. э. под властью этрусков оказывается большая часть Апеннинского полуострова - от южных предгорий Альп до Неаполитанского залива.

На путях этих колонизационных потоков оказывается и Рим, в те далекие времена - скопище небольших деревенек возле удобного перехода через Тибр. Предыстория лукумонов в Риме, согласно античной исторической традиции, начинается с Ромула, то есть с середины VIII века до н. э. Лукумоны из Этрурии направляются на помощь первому римскому царю. Но, оказавшись на новом месте, они, как видно, перестают быть тем, чем являлись в Этрурии. Мы ничего знаем об их деятельности. От них остается след как о неких Луцерах. Зарождается легенда о том, что некто Лукумон, или иначе Луцер, дал имя одной из триб Рима. Триба в городе - особое подразделение. Поскольку Рим оказался многонациональным поселением, то здесь существовало три трибы: рамнов, титиев и луцеров. Рамны так назывались по имени Ромула, а титии - сабинского царя Тита; Татия. Полагали, что в трибе рамнов преобладали римляне, у титиев - сабиняне, у луцеров - этруски или альбанцы.

В реальной истории Этрурии все было совсем не так. В этом плане особого внимания заслуживает судьба Тарквиния Древнего. Он становится родоначальником этрусской династии царей в Риме (616-510/509 гг. н. э.).Значит, совсем не обязательно лукумону как бы растворяться в пространстве, когда он покидает родную Этрурию? Между прочим, этот Тарквиний опять же не этруск (вспомним Лариса Пулену), он сын коринфянина Демарата. Правда, любопытную мотивировку находит римская традиция причине переселения Тарквиния в Рим: оказывается, Этрурия с жесткими сословными барьерами не позволяла эмигранту сделать достойную карьеру. Но, даже читая Ливия, легко убедиться, что данное, в общем-то верно подмеченное, правило применительно к лукумону не имело силы. В самом деле, этот чужак находит себе удивительную жену - знаменитую прорицательницу Танаквил, он баснословно богат, но главное - он лукумон. Надо полагать, что опять античная традиция самым беззастенчивым образом переставила все элементы, образовывавшие этрусское сказание. Наверное, совсем другие побудительные мотивы могли привести лукумона Тарквиния в Рим.

Но, к счастью, античная традиция достаточно полно донесла до нас те признаки, которыми отличалось правление этрусских царей. Среди них насаждение культа подземных божеств и ритуализация всей жизни. Все это принимает такой размах, что царь начал восприниматься античной традицией как средоточение связей с потусторонним миром, а его дворец, город как своеобразный инструмент управления этим миром. В царском дворце (Региуме) постоянно происходили чудеса, о которых шла леденящая душу молва. Этрусские порядки потом, когда уже писалась история в республиканском Риме, рисовались кошмарным сном. Еще бы, цари этрусков уже при жизни строили себе усыпальницы, учредили чудовищный праздник, в ходе которого следовало умерщвлять младенца. И еще рассказывают о создании подземных дренажей для осушения земли (в Риме до сих пор сохранилась знаменитая Клоака Максима, часть дренажной системы), но этрусские цари для этого мобилизуют все население без различия сана и возраста - как презренных рабов. Римляне-республиканцы много веков спустя вспоминали о таких порядках, как о чем-то очень унизительном.

Итак, создав особые условия существования для себя, превратившись в подобие чародеев, римские цари этрусской династии сумели сохранить статус лукумонов. Правда, внятно о лукумонском статусе говорится только применительно к Тарквинию Древнему. Относительно же его преемников - Сервия Туллия и Тарквиния Гордого - такой определенности нет. Очевидно, в действие вступает уже упомянутый закон восприятия лукумонства. Став частью чужой культуры, оно постепенно сдавало свои позиции. Другое сказание связано с освоением этрусками новых земель. Тархон - легендарный основатель города Тарквинии и многих других городов в Этрурии, с войском перешел Апеннины и "заложил в первую очередь город, который тогда назвал Мантуей, что по этрусски означает имя отца Дита. Затем посвятил отцу Диту одиннадцать городов и праздник, а также освятил место, где постановил сходиться двенадцати городам на совещание". Дит - великое божество подземного мира. Таким образом, Тархон делает то же, что и Тарквиний Древний: переселяясь в чужие края, он как бы переводит сюда и подземные силы из родных мест. Недаром ведь центральным пунктом в законе об основании городов в "Этрусском учении", знаменитом своде этрусских религиозных книг, переведенных 1 веке до н. э. на латинский язык (благодаря чему и известных нам), становится ограждение от внешнего мира городской чертой - бороздой в земле. Правильно устроенный город должен иметь в своих стенах особое углубление ("мундус"), через которое наземный мир общался с подземным. Однако пойдем далее в глубь истории. Теперь мы окажемся на самом рубеже развертывания этрусской цивилизации в Италии. Очередная легенда о лукумонах может быть соотнесена с XI - IX веками до н. э. (легенда вошла в довольно большом числе вариантов, начиная с I века до н. э. и кончая VI веком н. э.), что, с одной стороны, показывает ее популярность, с другой - свидетельствует о непрекращающейся работе по ее осмыслению другими культурами. Где-то в окрестностях города Тарквинии во время пахоты из борозды неожиданно возникает человекообразное существо по имени Тагес, карлик, с виду младенец, но с признаками старческого возраста, сообщает сбегающимся людям некое тайное учение, позволяющее смертным понимать язык божественных знамений.

Очень интересна мотивация появления демона из-под земли: пахарь провел борозду глубже обычного, поэтому и является демон, показывая этим, что живущие на поверхности земли не знают законов богов. А в таком случае может наступить конец света, потому что, по представлениям тех мест, где жили этруски, все в мире жестко взаимосвязано и детерминировано. Лукумоны оказываются в числе тех, кому Тагес передает свои знания. Послушать Тагеса собираются представители из "двенадцати городов Этрурии". Но при этом следует помнить, что для поездки в Тарквинию лукумону, скажем, из североэтрусского города Волтерр, потребуется много времени, так как надо преодолеть 160 километров. До Арреция (современный Ареццо) - 140 км. И так далее. Между тем легендарная традиция единодушно настаивает на быстротечности существования Тагеса на земле. Это особенно выразительно звучит в "Метаморфозах" Овидия:

...некогда пахарь тирренский,

В поле увидевший вдруг ту глыбу земли, что внезапно,

Хоть не касался никто, шевельнулась сама для начала,

Вскоре же, сбросив свой вид земляной, приняла человечий,

После отверзла уста для вещания будущих судеб.

Остается предполагать, что мы имеем дело со сказочными мотивами, тогда лукумоны могут перемещаться в пространстве с любой скоростью, или же искажены пространственные мерки. Первое предположение приходится отклонить: этруски не были склонны к сочинению сказок, а если бы таковые и бытовали у них, то едва ли попали в свод религиозных книг. Второе же предположение подтверждается и другими деталями сказаний о лукумонах.

Прежде всего, это определение лукумонов, сохранившееся в словаре Феста: лукумоны - "некие люди, называвшиеся так за их безумие, потому что места, к которым они подходили, становились опасны". Такое определение не исключает, однако, что лукумон только на опрёделенное время впадает, например, в экстаз, а обычно вполне нормален. Вторая половина фразы, где объясняется причина безумия, по-видимому, не очень верно передает былое отношение к лукумонам. Раньше все могло объясняться проще: лукумон обладал особенной (магической) силой, которая распространялась на окружающее пространство и была смертельна для обыкновенных людей. Вот почему лукумоны, перебиравшиеся далеко от мест источения особой энергии, утрачивали свои способности. Вероятнее всего, сказание о Тагесе на первых порах не было столь глобальным, как рисуется поздними источниками, а ограничивалось только территорией Тарквинийского государства, имевшего сравнительно небольшие размеры.

Сказание о Тагесе отнесено этрусской легендарной историей к глубокой древности. Просто бросается в глаза, что "этрусские "порядки", провозвестником которых оказывается Тагес, накладываются на уже достаточно развитую цивилизацию, создавшую города, открывшую плужное земледелие, пользующуюся письменностью, располагающую весьма квалифицированным обществом. Стало быть, приближаясь к Тагесу, мы опускаемся в бронзовый век. Вот, вероятно, то время, когда представления о лукумонах обретали свою основу.

Страна государств

Прежде чем мы подойдем к объяснению феномена лукумонства, хотелось бы еще раз несколько отклониться в сторону, чтобы показать степень приспособляемости института лукумонства к нуждам развивающегося этрусского общества. Речь опять пойдет о Паданской низменности, но не о легендарных временах вступления в нее Тархона, а о банальном историческом периоде, на который обратил наше внимание Сервий благодаря нескольким строчкам в "Энеиде". Вергилий, сказал (книга I, стих 202 и сл.):

"Мантуя! Предками славишься ты, но не единого рода.

Рода имеешь ты три, по четыре племени в каждом.

Ты же сама их глава, сильная кровью этрусской". .

Сервий комментирует: "Дело в том, что в Мантуе народ был разделен на три трибы, каждая из них, в свою очередь, делилась на четыре курии, во главе каждой стояло по лукумону, каковых, как известно, в Тусции (Этрурии. - Е. М.) было двенадцать, из коих один над всеми председательствовал. Между этими последними были поделены наместничества всей Тусции, но из всех "народов" первенством обладала Мантуя, откуда у поэта "сама их глава".

Вот что Сервий имеет в виду. Независимые государства Этрурии образовывали некое подобие лиги, "правительством" которой становился ежегодный съезд высших правителей из каждого государства, избиравший председателя, превращавшегося в номинальную главу страны - системы государств.

По отношению ко всей остальной территории Паданской равнины Мантуя оказывается в положении иррадиатора некоей особой энергии, сообщаемой этому миру отцом Дитом. Поэтому иерархическое строение Мантуи, выражающее нечто космическое, космогоническое, проецируется на окружение. Вероятно, мы должны говорить о том, что лукумоны своей иерархией отражают какую-то сложную систему кастовых отношений. Все этрусское общество построено по законам кастовости. В городах Этрурии даже действовали специальные магистраты, следившие за деятельностью иностранцев на этрусской земле. Естественно, что чем дальше в сторону этрусской колониальной периферии, тем более усложнялся принцип кастовой организации общества, потому что выходцев из Этрурии здесь было меньшинство. Большинство составляли другие народы и племена, которых этруски нашли на месте и интегрировали в создаваемый ими государственный организм.

Этрусские шаманы

Для того чтобы понять явление лукумонства, естественно обратиться к жизни других народов в поиске аналогий. Перечисленные выше качества, которые требуются лукумону, заставляют подумать прежде всего о шаманах.

Шаманизм получил чрезвычайно широкое распространение по земному шару. Наиболее схожими с лукумонским вариантом оказываются формы шаманизма у народов Индокитая. Сходно использование магической силы в качестве средства обеспечения политического господства. У протомалайских племен, у ряда народностей северного Таиланда, функции вождя и шамана совмещаются в одном лице. Функции старосты и шамана совмещены у народов мяо и акха. В обществе куренов жители деревни после смерти своего старосты даже покидают деревню, переселяясь на новое место. Иначе говоря, важна связь между главой поселения и действующими здесь подземными силами. Ее отсутствие для общины смерти подобно.

С 20-х годов нашего века заговорили об этрусском шаманизме. В качестве признаков выделялись следующие моменты: проявление экстатического состояния, развитые представления о всевозможных духах, перемена пола, путешествие в загробный мир. Даже при малости и невнятности V источников можно обнаружить в этрусском материале все "составляющие" шаманизма. Если воспользоваться их классификацией советского исследователя Е. В. Ревуненковой, то получим следующее. Для этрусков типичны "представления о трехчленном строении мира и о космической оси, связывающей три зоны вселенной между собой". В частности, совершенно хрестоматийно этот признак заявил о себе в архитектуре погребальных комплексов VII-VI веков до н. э., которые едва ли смогли бы появиться вне представлений о лукумонах.

Второй признак - "медиумная составляющая: наличие лица, реализующего эту связь". Такой фигурой и оказывается лукумон. Наиболее точный вариант "прочтения" сущности лукумона, по нашему мнению, дает аналогия на африканском материале. Речь идет о королевствах Лоанго, Каконго, Нгойо на побережье западной экваториальной Африки. Как и в Этрурии, система власти здесь опиралась на право владения землей. Вся власть в форме особого понятия "Вене" концентрировалась в верховном правителе, "короле", как его условно назвали европейцы. Именно инкарнация "Вене" давала неограниченную власть над подданными. "Вене" можно понять как эманацию духов земли, ушедших в землю предков. Земля считалась неделимой между индивидами, так как ее собственником выступал весь клан, при этом не только его живые представители, но в первую очередь все уже умершие члены. Их земным представителем и выступал "король". Если бы вдруг была перекрыта данная связь, то прекратилось бы поступление "Вене" во внешний мир, который неминуемо бы погиб. На начальном этапе своего пребывания в сане "король" даже именовалась "покойником". И такую стадию существования лукумона мы обнаруживаем, анализируя памятники изобрази тельного искусства Этрурии.

Сила, позволяющая вождю управлять этим миром, зависит физически от соприкосновения с пребывающими под землей. Некоторое распространение имела "Вене" и во внешний мир. Эта особая сила распространялась на не большую группу людей, окружающую "короля". Они обладали исключительными привилегиями. И в этом случае опять возникает аналогия этрусским порядкам. Этруски - это та часть многонационального, построенного на кастовой основе этрусского общества, на которую распространялась благодать, исходящая через лукумонов. В Африке те люди были потенциальными наследниками "короля". В течение своей жизни наследники совершали медленное приближение к престолу, переходя со ступени на ступень особой святости, а это окружалось все более жесткими ритуалами. Такая ритуализация достигала апогея у "короля". Нельзя было, например, смотреть, как он ест и пьет, нарушение каралось смертью.

"Вене" как бы пульсировала в общественном организме, подчиняясь замысловатому ритму. Прекращение материального представительства "Вене" было абсолютно недопустимо. При неожиданной смерти вождя-"короля" покойного временно как бы воплощает раб. Применительно к этрусским лукомонам мы опять же застаем такую стадию их существования, когда они, пользуясь африканской терминологией, оставались на какое-то врем "живыми покойниками".

Наконец, третий признак шаманизма - "ритуальная составляющая, средство реализации этой связи - камлание" - не столь отчетливо фиксируется этрусским материалом, только несколько раз в этрусских гробницах появляются соответствующие изображения.

Роковая сцена действия

И все же мы не поймем истинного значения лукумонов и лукумонства, если не обратимся к тому, что составляло краеугольный камень истории этрусков - к палеоэкологии "этрусского амфитеатра". Очень своеобразная геологическая история данного района, отличавшаяся бурной вулканической активностью, предоставила человеку весьма оригинальную сцену действия. Во-первых, недра региона таили в себе множество разнообразных полезных ископаемых, что способствовало развитию в этих краях всевозможных ремесел, торговых обменов зачастую с весьма отдаленными народами, которые нуждались в железной и медной руде, цинке, квасцах многом другом, чем оказалась богата Этрурия. Подземные богатства были тем, что, как магнит, притягивало сюда людей, несмотря на любые трудности. Во-вторых, значительнейшая часть этрусской территории оказалась покрыта вулканическими выбросами, поверх которых и образовывался постепенно плодородный слой земли. Скрываемые гумусом породы были весьма рыхлыми, разрушающимися от незначительного физического давления. В-третьих, на широтах этрусского региона Апеннины образуют дугу, как бы прогибаясь навстречу влажным ветрам Атлантического океана. Высота гор здесь весьма солидная, так что значительный перепад температур превратил дугу Апеннин идеальный природный конденсатор влаги из воздуха. Обильно образовывавшаяся влага, стекавшая в силу естественного наклона этрусской поверхности к побережью моря, и становилась одним из главных действующих лиц в истории Этрурии. Вода буквально пропиливала вулканическую основу гумуса. И если взглянуть на Этрурию сверху, вся она прорезана глубокими каньонами. Но не менее сто вода пряталась в толще земли, просверливая каналы, выстраивая целые озера. Благодаря таким особенностям, вода и солнце сделали этрусский амфитеатр настоящим раем для растительного и животного мира, но не для человека, во всяком случае, до тех пор, как он не уразумел особенностей природы края.

Для тех же, кто бездумно пытался вмешиваться в жизнь окружающей среды, этрусская природа приготовила стоящую мину замедленного действия. Стоило человеку начать проводить какие-нибудь действия с землей - например, вскапывать землю, что необходимо для земледелия, или изводить лес - деревья ведь необходимы и для строительства, и для производства древесного угля, потребного для металлургии, наконец, лес мешает тому же земледелию,- и сразу начиналась цепная реакция негативных последствий. Нарушался природный баланс, а это значило: засоление земель - они делались непригодными для земледелия; образование новых болот - распространилась малярия, мелели реки, прибрежные лагуны затягивались илом - судоходству и торговле наносился страшный удар...

История проникновения человека в этрусский амфитеатр и его приспособление к местной природе - трудная и сложная тяжба с водной стихией. Вот из этого напряженного противостояния, думается, и мог родиться феномен лукумонства.

Гидрологи Этрурии

Человек не спешил забираться в этрусский амфитеатр. Уже к IV-III тысячелетию до н. э. Апеннинский полуостров мог похвастать целым рядом весьма продвинутых в культурном отношении регионов. На севере, в Паданской равнине, развивалась так называемая культура террамар - земледельцев, скотоводов, металлургов. И весь юг полуострова был охвачен очагами подобных культурных образований. Явное проникновение человека в этрусский амфитеатр, да и та весьма своеобразное, намечается только в первой половине 11 тысячелетия до н. э. Тогда вся территория оказалась во власти скотоводов, которые в течение года перемещались в удобные для них места. Показательно, что именно пастухи с относительно небольшими стадами благополучно интегрируются в местное природное окружение, вероятно, нанося ему минимальный вред. (Между прочим, начиная с поздней Античности, всё Средневековье, когда этрусская экосистема оказалась уже полностью разрушенной, снова большая часть амфитеатра эксплуатируется только пастухами.) Представители других культур появлялись тогда время от времени, чтобы извлечь из этрусских недр спрятанные там природой минеральные богатства. То были "охотникн за металлом", которых посылали в негостеприимную Этрурию культуры Апеннинского полуострова, развивавшиеся от нее к северу, югу, западу и востоку. Они добывали руду, переплавляли ее в слитки и уносили домой. Наверное, не всякий раз такие экспедиции кончались благополучно, они пресекались воинственными пастухами. Приходилось оставлять тяжелый груз, пряча его в надежные места. Но не всегда удавалось за ним вернуться. До сих пор довольно много таких слитков находят в этрусской земле. И так тянулось, вероятно, столетиями.

Но в XVII-XVI веках до н. э. в этрусском амфитеатре вдруг почему-то появляются оседлые поселения. Жители занимаются здесь переработкой полезных ископаемых, производством из них нужных в хозяйстве предметов. И не то удивительно, что такие поселки появляются, что они прячутся в глухих местах, вероятно, опасаясь своих могучих соседей, а то удивительно, что, коли люди десятилетиями оставались на одном месте, стало быть, сумели понять местную природу, приспособиться к ее капризам. Приспособиться и к местным землям, что было возможно единственно с помощью создания дренажных систем. Наверное, на первых порах они были предельно примитивными. Но со временем накапливался опыт. И в эпоху этрусской цивилизации местные ирригаторы умеют уже практически все: строят подземные водоотводные каналы, пробивают скалы, сооружая наземные рукотворные реки, делают и многое другое. С водой они теперь на "ты". Нет в Италии других таких специалистов, которые могли бы поспорить с этрусскими аквилексами в умении находить подземные воды по внешним признакам. Для этих и других практических целей в Этрурии существовали специальные "Травники". Но таким премудростям надо было еще очень долго учиться, потому что они основывались на наблюдении единственных в своем роде особенностей этрусской природы. Надо было наблюдать и накапливать опыт.

Вероятно, носителями знаний об этрусских водах, травах многом другом в природе и становятся лукумоны. В конце II тысячелетия до н. э. природоведение становится определяющим для дальнейшего развития Этрурии.

XII век до н. э. стал для всего Средиземноморья эпохой катастроф. Пришедши ев движение огромные массы людей, населявших Центральную Европу, двинулись на юг, сокрушая на своем пути высокоразвитые цивилизации. Погибла Ахейская Греция, воспетая Гомером страна Агамемнона и Одиссея. И на Апеннннском полуострове все было разрушено и сожжено. Однако эти толпы переселенцев так и не решились вторгнуться в этрусский амфитеатр. Снова путь им, как и много веков назад их предшественникам, преградила здешняя коварная природа.

Это было тем удивительнее, что если этрусский регион пребывал еще в бронзовом веке, то пришельцы принесли с собой умение обращаться с железом. Они уже были земледельцами, правда, привыкшими обращаться только с лёссовыми почвами. "Еще, судя по археологическим данным, были они очень воинственны. Но несмотря на все эти свои преимущества, остановились у границ этрусского амфитеатра и оставались в такой позиции длительное время: примерно с XII по IX век до н. э. Но и потом, когда они, очевидно, сумели приспособиться к новым условиям н начали движение внутрь амфитеатра, это движение, похожее на колонизацию, не проявило себя насильственно. Напротив, возникает симбиоз культур. Обитатели оседлых поселений и воинственные обитатели задворок этрусского амфитеатра образуют тандем. Некогда страшные пастухи, очевидно, составили базу формирующихся низовых слоев населения, чье положение, по оценкам греко-римской традиции, мало отличалось от рабского. Не углубляясь во все эти процессы, скажем только, что стремительное образование государственности нового типа на этрусской земле стала ответом на колониальные устремления Греции и Карфагена. Благодаря слиянию старых и новых организационных структур в этрусском амфитеатре возник симбиоз умения жить на этих землях и силы, способной оборонить от внешних врагов. Этрусские поселения, будущие знаменитые города, смело "шагают" теперь навстречу морю, вознесшись на высоких неприступных плато.

В результате стремительных преобразований фигура древнего лукумона в новом обществе как бы скрывается в тени. Носителем высшей власти становится правитель в стиле древневосточных деспотов-теократов. Духовность лукумона теперь частично ассимилируется им, причем возникает некая трехчленная система по сохранению силы земли. Между новым правителем и старым властителем возникает, фигура женщины - то ли богини, то ли, жены, то ли тайной советницы. По характерным изменениям в погребальном обряде на протяжении VIII-VII веков до н. э. мы видим, как новая форма власти постепенно находит свою оболочку. Погребения, выражающие новую культуру вождизма, воспроизводят очень сложный ритуал, цель которого показать: тело после смерти претерпевает физические преобразования, пока не достигнет требуемого состояния, чтобы продолжить свое посмертное существование.

Обратимся к конкретному примеру-гробнице Реголини-Галасси в Цере. Очень важно устройство гробницы. В ней обнаружено три места погребения, но реально погребенный - только один: кремированные останки в глиняной урне с крышкой, украшенной фигуркой коня. Если за "уровень земли" принять пол в гробнице, то урна окажется "под землей", в специально заглубленной камере. Второе место уже как бы "над землей", на переносном металлическом ложе. Наконец, третье место, самое удаленное по галерее от входа, устроено прямо "на земле". Первое и второе места погребения, судя по набору утилитарных предметов,- мужские. Третье - явно женское. Между всеми тремя установлена специфическая связь, на которую никто пока внимания не обратил. От первого до второго места расставлены крошечные глиняные фигурки высотой 10-11 сантиметров - женщины, одетые в длинные хитоны с короткими рукавами. Волосы уложены в характерную прическу: очень длинные волосы заплетены в одну косу, доходящую до земли, за спиной, а две "большие тонкие косички лежат на груди. У 24 фигурок правая опушенная рука закрывает раскрытой ладонью низ живота. Левая рука согнута в локте и охватила горло. У одной из фигурок описанное положение рук передано зеркально. У 8 фигурок обе руки согнуты в локтях и раскрытые ладони положены на предплечья. Фигурки своеобразной цепочкой "тянулись" от оссуария к металлическому ложу и выстраивались в полукруг - от одной боковой стенки гробницы до другой. Зачем? Первое, что приходит на ум, это их охранительная функция. Но такая интерпретация не объясняет появления других изображений "косатых" в этой гробнице. А что касается круга, то, как известно, его функция в религиозной практике весьма многообразна.

Рисунок. Погребальная камера.

Три погребальных места при одном реальном захоронении не были случайными. Это ритуал, предполагающий этапы физического преображения умершего на том свете. Первый этап - вхождение в пространство иного мира в виде коня. Останавливаться подробно на этой широко известной символике уподобления, очевидно, не стоит: о связях коня с преисподней уже много написано. Следующие этапы преображения осуществляются уже при участии женшин-богинь. Ритуальный характер хоровода, в который попадает усопший, подчеркивается содержимым второго "подбойного" (подземного) склепа, симметричного помещению с оссуарием. Здесь обнаружен кубок буккеро, особого рода этрусская керамика черного цвета, в форме фантастического цветка. У него чашечка, состоящая из лепестков, опирается не только на цветоножку. Вокруг нее - четыре дополнительные опоры. Чередуясь, в хороводе по кругу проходят символ древа жизни и характерная "косатая" женщина, на этот раз еще и крылатая. У нее в руках оказываются к тому же два предмета S-образной формы, уходящие за голову. Что это за предметы, нетрудно понять, зная большое число аналогичных этрусских изображений. Это как бы схематизированное, поэтому основательно искаженное, представление символов царской власти в Египте: посох и бич. Потому-то и руки "косатых" обычно показываются в традиционном для египетских мумий положении.

Итак, мы чувствуем, как постепенно, но неудержимо нагнетается какое-то определенное состояние. Во второй западине помешался некий эквивалент действию, которое очень медленно развивалось в первой западине и главном коридоре. Но это именно особый параллелизм в духе имитативной магии: требуемое действие как бы провоцируется, оно моделируется, чтобы быть осуществленным по-настоящему, масштабно, реально. Разрешение этому накапливающемуся напряжению дает камера в конце коридора. Важная деталь: камера отделена от остального коридора стенкой высотой до пояса и связывается с тем первым пространством небольшим оконцем. То есть войти сюда можно как бы только по воздуху, что и требуется по запрограммированному архитектурой гробницы ритуалу. По разложенным в определенном порядке вещам можно судить, что здесь должна покоиться женщина. На золотых украшениях многократно повторяется знакомое изображение косатого персонажа. Оно в нескольких композиционных вариантах оказывается сопряжено с деревом - снова древо жизни. На украшении мы видим эту фигурку с четырьмя крыльями.

Подведем некоторые итоги. В гробнице Реголини-Галасси выстраивается цепочка захоронений, и фигурки "косатых", найденные между ними, выполняли функции связующих элементов. По мере приближения к конечному пункту заупокойного путешествия иконография "косатых" насыщается деталями, явно свидетельствующими в пользу их сверхъестественности. В женском захоронении перекрещиваются две линии: с одной стороны, трансформация косатых, с другой стороны, преображение мужчины в женщину. Иными словами, здесь происходит нечто вроде возвращения души умершего в женское лоно, чтобы из чрева земли (сиречь - чрева матери) начать новый путь в мироздании. Это хорошо известный религиоведам комплекс представлений, широко распространенный у разных народов Земли. Мужчина, вступающий под землю в виде коня, преображается в особое женское божество. Интересно, что это чудесное преображение, так рано и столь подробно фиксируемое в Этрурии, будет действовать здесь очень долго, во всяком случае еще во II веке до н. э. давая о себе знать.

(Несколько замечаний относительно "косатых". Ведущая роль в формировании образа "косатых" в "Этрурий принадлежит Сардинии. На этом острове существовала особая категория женщин - воинственных, вооруженных, наделенных, очевидно, значительной властью. Отличительной особенностью этих сардинских амазонок были длинные толстые косы на груди. Анализ экономической истории древнейшей Италии подтверждает параллелизм формирования Сардинии и Этрурии, так что и здесь, видимо, были своеобразные амазонки.)

Был ли Пифагор лукумоном?

Так реально, а не в воспоминаниях, донесенных до нас литературными источниками, выглядело расслоение власти лукумона между земными и сверхъестественными ее выразителями, чему причиной стали колоссальные изменения в обществе, развивавшемся в этрусском амфитеатре. Подобные представления отразились в целом ряде гробниц. Друг от друга они отличаются в деталях, поэтому можно говорить о региональных этрусских вариантах этих представлений, но всюду мы имеем дело с очень примитивной разновидностью учения о переселении душ. И вот тут мы сталкиваемся с еще одной любопытнейшей проблемой.

Традиционно считается, что именно юг Италии, колонизованный греками, был зоной распространения орфико-пифагорейских представлений. Получалось, что и Этрурия восприняла эти идеи от греков. Между тем сказанное выше предполагает совсем иное. Но об этом чуть позднее. Ключевым пунктом и орфического, и пифагорейского учений была вера в переселение душ и загробный суд, после чего душа либо возвышалась над своим прежним положением, либо низводилась ниже. Имея как бы общий фонд идей, орфики и пифагорейцы обращались с ним по-разному. Орфики, подобно многим другим выразителям эзотерических учений, противопоставляли себя всем остальным людям, помышляя прежде всего об индивидуальном спасении. У пифагорейцев же пассивная вера в бессмертие, характерная для орфиков, преобразуется в уверенность в том, что на цепочки метемпсихоза можно оказать воздействие еще в процессе преображения душ, влияя таким образом и на конечный итог функционирования Вселенной. На первый взгляд всего лишь легкое смешение акцентов. Кроме царя богов, к которому стремится жаждущая очищения душа миста (посвященного), появляется еще некто, корректирующий это движение. Но именно этот штрих превращает религиозную систему из умозрительной конструкции в инструмент преобразования общества. Черта эта, характерная для пифагорейской доктрины, не была чужда, как мы теперь понимаем, и этрусским воззрениям.

А было ли в греческой Италии нечто орфическое до появления здесь Пифагора (ок. 540-500 гг. до н. э.)? Вопрос не праздный, он глубоко волновал историков древности. Во всяком случае, всеми признавалось, что Пифагор, чужак для Италии, появляется здесь уже как идейно сформировавшийся реформатор. Лейтмотив всех версий античных биографий - путешествие Пифагора по белу свету до поселения в Италии. Но вот относительно маршрутов этих путешествий мнения биографов расходятся. Для нас же наибольший интерес представляют те источники, которые связывают Пифагора с Этрурией.

Однако источники эти, как часто уже случалось в нашей практике, говорят не то, что следовало бы, но, разумеется, не по своей вине. Правда, имеет место расслоение всей массы информации. Одни склонны считать Пифагора провозвестником соответствующих идей в Этрурии и смежных областях. Так, у Пифагора, оказывается, были ученики, выходцы из Этрурии и Центральной Италии. Самый знаменитый из них - второй римский царь Нума Помпилий. Но интересно, что устанавливаемые им порядки в собственном государстве очень сильно напоминали этрусские.

Другие стремятся самого Пифагора "привязать" к Этрурии. Так, например, говорили о тирренском происхождении Пифагора, а в грекоязычных источниках тирренами именовали этрусков. Далее. в этрусском городе Кортоне показывали "Гробницу Пифагора", некое архитектурное сооружение, вокруг которого невесть как возникли соответствующие легенды. Но самую интересную информацию такого рода донес до нас римский поэт IV века н. э., большой эрудит Авзоний, назвав Пифагора... лукумоном!

Надо сказать, что колебания античной традиции в этрусскую сторону возникли не на пустом месте. Современные ученые давно обратили внимание на достаточно необычное поведение греков, переселившихся в Италию. Оно говорило об изменении этнической психологии. Италийские греки становились суеверны, у них появлялся комплекс неполноценности перед лицом встретившей их на Апеннинском полуострове природы. Развитие орфико-пифагорейских представлений здесь - один из показателей такого феномена. Интересно, что, помимо всего прочего, италийские греки, выступавшие в роли философов, законодателей и наставников иного рода, старались внушить почитателям, что способны творить чудеса. Достаточно напомнить о легендах, связанных с именами Пифагора и Эмпедокла, многие из которых имели реальную основу. Например, самоубийство Эмпедокла, бросившегося в жерло вулкана, чтобы люди не могли найти его тела и верили в божественность происхождения. В греческой Италии резко возрастает значение богов подземного мира. Здесь зеркала, совершенно свободные от суеверий в материковой Греции, окружаются всяческими небылицами и превращаются в инструмент, с помощью которого этот мир общается с преисподней. Многое из этого характерно для Этрурии.

Рисунок. Зеркало.

Типичное этрусское зеркало (Эрмитаж). Изготовлено в мастерских города Вольсинии в начале III в. до н.э. Изображена сцена греческого сказания о Суде Париса, но сильно этрускизированного. Парис - в центре в окружении трех богинь являет им свою мужскую стать. Он изображен в женской одежде, скрывающей мужское естество. Видоизмененное этрусками греческое сказание было интегрировано в символику мистерий, которыми славились Вольсинии. В соответствующих ритуалах важную роль играли зеркала.

Мы обнаружим в Этрурии и проявления близких греческому югу представлений о потустороннем бытии. Так, в городе Вольсинии почиталось божество Вольтумна в святилище которого ежегодно собирались главы этрусских государств для избрания предводителя своей лиги. Таким образом, номинально и Вольтумна оказывался над всеми другими богами Этрурии. И создававшиеся здесь памятники изобразительного искусства это как будто подтверждают. Вольтумна не имел четко фиксированного пола. Похоже, что он понимался как существующий везде, как проявляющий себя через разнообразнейшие личины. Иными словами, он являл себя через образы и других богов Этрурии, потому и был выше всех.

Если мы обратимся к краснофигурной керамике, которая в V-IV веках до н. э. производилась в греческих городах южной Италии под мощным влиянием орфико-пифагорейских представлений, то и здесь заметим тенденцию изображать великого бога Диониса через образы других божеств.

Еще одна параллель связана с так называемыми "пишущими демонами" Этрурии. Они довольно часто изображались на памятниках, связанных с заупокойным культом, что-то записывающими на досках, диптихах, свитках. Эти изображения в совокупности с некоторыми литературными свидетельствами указывают на существование в Этрурии представлений о "Книге жизни", загробном суде и тому подобных сюжетах. Известно, что и в греческой Италии подобные представления получили широкое распространение.

Следующий сюжет связан с духовной литературой этрусков. Корнелий Лабеон, писатель III века н.э. специализировавшийся на разного рода демонологических проблемах, в одном из своих многочисленных сочинений, обратившись к вопросам бессмертия в орфическом ключе процитировал этрусков. В передаче Сервина это звучит так: "... есть некие священные средства, с помощью которых человеческие души обращаются в богов, которые называются animals, потому что возникают из душ" (комментарий к третьей книге "Энеиды", стиху 168)

Смертию смерть поправ

Чтобы понять и узреть, что имел в виду Лабеон, обратимся к одному этрусскому памятнику, хранящемуся в Эрмитаже. Он позволяет довольно детально проанализировать данную процедуру, которую должны были пройти персоны ранга лукумона или близкие ему. Это небольшое (примерно вполовину меньше натуральной величины) изображение возлежащего на пиршественном ложе молодого мужчины. Отчасти данный памятник напоминает саркофаг Лариса Пулены. Однако это подобие самого общего порядка. Все детали бронзового изваяния подчинены продуманной до мелочей программе. Бронзовый этруск - полый. Фигура располагалась на каменной плите, с которой соединялась с помощью особых крючков по бокам прямоугольного ложа. Конструкция обеспечивала сохранность помещаемого внутрь фигуры праха. Кроме сожженных останков человека внутри находились несколько предметов, каждый из которых имел символическое значение, определяя важнейшие этапы в жизни человека. Золотая булла - маленький шарик, охранявший мальчика в детстве,- украшена изображением бегущего воина со щитом. Ожерелье с фигуркой фантастического сфинкса-мутанта с двумя туловищами, сросшимися у основания одной-единственной головы. Сфинкс, очевидно, обозначал средний отрезок жизненного пути, когда умерший являл истинную сущность, обладая необыкновенной силой воздействия на общество. Наконец, золотой венок, символ переход усопшего в состояние потустороннего бытия. Венок украшен двумя одинаковыми рельефами с изображением сцен, напоминающих греческий миф о Тезее и Мин тавре: мужчина убивает монстра с тело человека и головой быка. Этруски очень своеобразно воспринимали даже заимствованные у греков мифы, поэтому не стоит ставить знак равенства между двумя схожими сюжетами. Здесь есть намек на грядущее возрождение, здесь действует идея, хорошо знакомая нам по христианству, о попрании смертью смерти. Она возникает из объединения всех трех предметов, хранимых бронзовым этруском, и из того, как он сам сделан. Человекоподобное, воинственное, воплощенное в фигурах воина и "Тезея", преодолевает свою животную сущность, убивая монстра.

Чтобы подтвердить возможность очень сложных теологических построений у этрусков, совершим еще один экскурс - последний в нашем повествовании - и расскажем о Тагесе и Тархоне словами Иоанна Лидийца, позднеантичного автора. В своей книге "О знамениях" он пишет: "Как это сообщается в этрусских писаниях, тогда еще не появился в тех местах Эвандр Аркадянин, была другая форма букв, какая-то и не совсем нам понятная, поскольку принадлежала она к числу тайных вещей. Итак, Тархон повествует в писании, относительно которого некоторые подозревают, что оно принадлежало Тагесу, ввиду того, что там в ходе беседы спрашивает Тархон, а отвечает Тагес, как опирающийся всякий раз на священные записи: как случилось с ним в какое-то время в некотором роде одному из пахарей нечто удивительное, ни о чем подобном никто никогда не слышал, ибо появился из пашни мальчик, казавшийся только что родившимся. но имеющим и зубы и другие признаки возраста. А был этот мальчик Тагес, который казался эллинам еще подземным Гермесом, как о нем и говорит Прокл Диодох (греческий философ, 412 - 485 гг. н. э. - Е. М.). Этим аллегорически скрывается священный закон, так как непосвященным сказание о божественных деяниях недоступно, но передается то мифологически, то путем сравнения".

А теперь вернемся к бронзовому этруску. Его уникальность в том, что создавший его мастер стремился передать внутреннее, душевное, духовное преображение человека. Когда мы смотрим на фигуру, то сразу чувствуем резкий диссонанс между головой и телом. Тело производит сложнейшее движение, а голова ведет себя так, будто и нет под нею никакого тела. Дело в том, что мастер включает в образный строй своего произведения понятие так называемой "вотивной религии".

Вкратце суть ее такова. Этруски верили, что, кроме известных им по именам богов и богинь, должны существовать и им неизвестные. Они так и назывались "боги неизвестные" и почитались на всякий самыми могущественными. Вот почему, когда происходило что-то очень серьезное и дело оказывалось невозможным поправить обычными молитвами, ритуалами, гаданиями, этруск задумывался о "богах неизвестных". В особых святилищах обнаружены изображения практически всех членов тела и внутренних органон. Такие изображения были необходимы для общения с богами, потому что само общение происходило по очень простой формуле справедливости, хорошо известной древнему праву. Суть ее такова: "Я даю тебе, чтобы ты дал мне". Применительно к конкретной просьбе, адресованной к "богам неизвестным", это значило следующее: "Я даю тебе, о бог, свое тело, пораженное недугом, чтобы ты вернул мне его здоровым". То, что подносилось богам в виде изображений разных органов, и было больным. Процесс оздоровления понимался обычно как рождение заново, второй раз. Больное умирало, здоровое нарождалось. Вот почему, когда речь шла о здоровье всего человека, и больной приносил собственный портрет, тот зачастую отражал стадию начавшегося перехода - второго рождения. И преображение обязательно должно было пройти фазу превращения в женщину. До нашего времени дошла целая группа таких памятников, которые буквально показывают превращение мужчины в женщину.

То, что сказано относительно "вотивной религии", было обязательно для рядовых членов этрусского общества. Вероятно, того, кто нашел успокоение в бронзовой оболочке нашего памятника, это касалось лишь принципиально, как схема общего для всех действия. Он мог не просить. Он получал и так, иначе разрушилось бы целое звено этрусского мироздания. Создатель бронзового этруска - а за этими художественными ухищрениями, несомненно, стояло нечто более общее, управляющее всеми людьми и их действиями,- передает внутреннее преображение следующим образом. Шея изображенного не имеет кадыка ("адамова яблока"). Она рассечена продольными складками ("Венериными"). Так этруски изображали женскую шею, подчеркивая ее характерные анатомические особенности. Нам хотят показать процесс преображения, развивающийся в сторону временной инкарнации в тело женского божества. Вспомним, похожее мы уже видели в гробнице Реголини-Галасси. А в торсе юноши акцент делается на пуповине, поскольку это место прикрепления тела ребенка к организму матери, путь жизненных соков, наполнения одного другим жизнью.

Еще одна интересная деталь, которая имеет важное значение для понимания всего замысла. Вдоль всего основания под фигурой юноши проходит гравированный рисунок бегущей волны. Символ этот выражал две идеи: с одной стороны, указывал на длительное путешествие после смерти по волнам мирового океана, с другой - демонстрировал некую праматерию, в которую надлежит ввергнуться усопшему. На нашем памятнике рисунку волн вменена еще и третья функция. Он распадается на два потока. Спереди волны разбегаются, сзади - бегут от краев и встречаются в середине. Этот важный штрих помогает понять всю смысловую структуру. Дело в том, что действие указанных сил мы обнаружим и в фигуре изображенного персонажа. Если посмотреть на памятник со спины (этот уникальный памятник каждой своей стороной выражает нечто новое, а все вместе планы составляют рассказ, который здесь мы сократили вдвое), мы увидим не одну фигуру, а как бы целую композицию. Перед нами - торс человека, погружающийся в волны мертвой материи. Иначе говоря, здесь упорядоченные формы переходят " хаотическое состояние. Хотя и спереди действуют разрушительные для изображенного силы, но тут их работа оборачивается благом для него, потому как позволяет расстаться с опостылевшей уже формой бытия. Страшное напряжение, показываемое мастером, равно мукам рождения. Новоявленная плоть, проступающая уже в голове предстающего перед нами существа, стремится изо всех сил отринуть свою старую оболочку (некое подобие выхода бабочки из кокона). И этот долгожданный, но болезненный процесс перевоплощения был начат при помощи особого напитка, содержащегося в утраченной ныне фиале, которую держала левая рука. Напиток, сказочная влага, важнейший и обязательный компонент этрусского заупокойного культа. Мы специально на этой детали не останавливались, потому что это еще одна длинная история, но нет такой богатой могилы в Этрурии, где бы не присутствовал специальный сосуд для чудесной влаги преображения.

На этом мы закончим свой рассказ о лукумонах. Он мог бы еще продолжаться, но нет смысла, ибо понятие лукумонства заявляет о себе в любом явлении этрусской культуры. Это стержень, или, лучше,- сердцевина этрусской цивилизации. Экономика, история, культура, религия, искусство пронизаны измерениями этого понятия. Для всех историков аксиома, что древнегреческая цивилизация должна не может быть полноценно описана и оценена только сквозь призму понятия "полис". Точно так же для оценки этрусской цивилизации может быть употреблено понятие "лукумонство".

Этрусская культура - подобна стране чудес, где каждая тропинка уводит в бесконечность. Потому далеко не обо всем удалось сказать. Укажем некоторые наши работы, в которых подробнее развиваются необходимые для понимания лукумонства мысли.

 

Библиография

 

1. "Книга жизни" у этрусков (К интерпретации образов "пишущих демонов" на этрусских памятниках) // Труды Государственного Эрмитажа. т. XVII. Л., 1976,. С. 87-97.

2. Греческие мифы в Этрурии (О понимании этрусками греческих изображений) // Античный мир и археология. Вып. IV Саратов, 1:-79. С. 82-104.

3. Человек и среда в италийском культурном регионе XV-I вв. до н. э. // Культура и искусство Античного мира. М., 1980 С 351-366.

4. Амазонки в Этрурии. В кн.: Искусство и религия. Л., 1981. С. 7-22.

5. Судьба греческого сказания о "Суде Париса" в Этрурии VI - III вв. до н. э. // Труды Государственного Эрмитажа, т. XXIV. Л., 1984. С. 49-63.

6. Гибель этрусков // Природа, 1988. No 8. С. 60-71.

---

на главную