W. Brandenstein, Die Herkunft der Etrusker. Leipzig, 1937, 41 P., 4 . (AO, B.35, H.l); P. Ducati, Le problème étrusque. Paris, 1938, 207 ., 8 ; V. L. Georgiev, Die Träger der kretisch-mykenischen Kultur, ihre Herkunft und ihre Sprache. I. Teil. Urgriechen und Urillyrier (Thrako-Illyrier), 1937, 203 стр. "Годишник на софийския университет". Историко-филологически факултет. Книга XXXIII. 4.

Происхождение этрусков - один из злободневных вопросов науки. Литература его огромна и непрерывно продолжает пополняться. Три перечисленные в заголовке книги - малая часть того, что опубликовано в разных странах по этрусскому вопросу за последние годы. Однако затрагиваемые в них общие вопросы отражают существующие в новейшей литературе течения и могут дать некоторое представление о современной этрускологии вообще.

Проблема происхождения народа и культуры этрусков интересует в особенности археологов и лингвистов. Но ее трактуют и с общеисторических позиций, привлекая археологические и лингвистические данные лишь в качестве вспомогательного материала.

Археологические источники, несмотря на непрерывные их пополнения, не дают в руки исследователей решающих данных для прекращения давнего спора об автохтонности или иноземном происхождении этрусков. Этот вопрос, так занимавший этрускологов, пытались в свое время устранить Моммзен и Мейер, для которых сущность проблемы заключалась не столько в установлении факта переселения и выяснении прародины носителей этрусской культуры (это они считали не очень существенным обстоятельством), сколько в выяснении происхождения и основ самой культуры¹. Споры эти, однако, продолжаются до сих пор и коренятся не столько в противоречиях античной традиции о переселении лидийцев или тирренов в Италию, сколько в предрассудке, в силу которого всякую смену культуры объясняют сменой этнических элементов, являющихся ее носителями. Во всяком случае сложность этрусской культуры, образовавшейся главным образом из трех составляющих - культуры Вилланова в средней Италии, греческой цивилизации, принесенной малоазийскими, эвбейскими и коринфскими колонистами и торговцами, и, наконец, сиро-египетских культурных влияний, пришедших в Италию в результате финикийской и пунической торговли, - полностью осознана в науке.

Сравнительно не так давно Модестов во II части "Введения в римскую историю" (книга эта в переводе на французский язык до сих пор считается одной из наиболее авторитетных в лагере защитников традиции) склонен был придавать очень большое значение вопросу о переселении лидийцев в Италию. Он был убежден в том, что они привезли с собой туда и этрусскую культуру: письменность, архитектуру, пластические искусства и т. д. Однако накопленный ныне археологический материал позволил осмыслить иначе кардинальные вопросы происхождения архитектуры, искусства и других явлений быта этрусков, в том числе и их языка и письменности, которые до сих пор, к сожалению, крайне туго поддаются изучению.

В частности, прототипы и параллели для оригинальных этрусских многокамерных гробниц, которые, как предполагалось, происходят от малоазийских скальных склепов, были получены на Мальте, в Сицилии и Сардинии; элементы архитектуры, считавшиеся заимствованными с востока, - например техника ложного свода - обнаружились в Испании, в той же Сардинии, на Крите и на Кикладах. Шуххарт доказал очень убедительно, что план этрусского дома и храма западно-средиземноморского происхождения².

Раскопки в Корнето, Ветулонии и других местах удостоверяют, что древнейшие, несомненно этрусские, погребения по своему инвентарю неотличимы от погребений культуры Вилланова, - их принадлежность определяется или эпиграфически, или по признаку обилия и роскоши инвентаря, содержащего некоторые импортные предметы³.

Ниже мы познакомимся с некоторыми новейшими соображениями о происхождении этрусского языка, сейчас лишь заметим, что его все труднее становится оторвать от италийской лингвистической среды II тысячелетия до н. э.

Однако литература, забывающая или игнорирующая отмеченные только что факты, продолжает умножаться. К числу этих книг относится небольшая брошюра Бранденштейна "Происхождение этрусков", которую мы рассмотрим в первую очередь. Автор начинает с доказательства существования единой античной традиции о происхождении этрусков из области Эгейского моря; ее, как известно, поддерживали и сами этруски. Автор, несомненно, во многом прав. Существовала прочная, пусть и не совсем единая, традиция о переселении тирренов (или лидийцев) из области Эгейского моря в Италию. Но не менее прочная традиция приводит в Италию переселенцев из разрушенного Илиона, который, по мнению Георгиева, и был малоазийским центром троянцев-этрусков (см. об этом ниже).

Разумеется, мы не имеем права отрицать полностью историческое значение этих легенд. Бесспорно, однако, что такие рассказы - не более как отражение и истолкование каких-то исторических событий, а не их прагматическое изложение. События же нам неизвестны, и было бы чересчур легковерно переселять целый народ (в традиции, и у Геродота и у киклических поэтов это, в тесном смысле, лишь род) за море в один прием со всем его культурным достоянием.

Дальнейшее построение доказательств восточного происхождения этрусков Бранденштейн основывает на данных известной лемносской надписи, отдельные сочетания слов которой находят себе полные параллели в этрусской эпиграфике, что, несомненно, не является случайным совпадением; затем - на общности значка в архаическом этрусском и в лидийском алфавите; наконец, на сходстве этрусского языка с халдским и современным турецким; к этим лингвистическим параллелям присоединяются указания на близость некоторых предметов обихода (например, бронзовых канделябров) у этрусков и халдов и предметов религиозного культа (изображения печени с начертанными на них правилами гаруспиций) у этрусков и вавилонян эпохи Хаммураби. В отдельности каждое из этих сопоставлений имеет под собой реальную почву: это, по большей, части, отнюдь не натяжки. Но автор опускает множество других фактов, побуждающих к совершенно иному истолкованию привлеченного им материала, как опускает их другой этрусколог - известный швейцарский искусствовед Мюлештейн, точно так же устанавливающий этническое родство этрусков и халдов (см. ВДИ, 1938, No 4).

Не будем поэтому заниматься оценкой фактов, представленных Бранденштейном, но обратимся прежде всего к другим фактам, тщательно собранным автором следующей из рецензируемых книг - Перикле Дукати, известным итальянским археологом, и искусствоведом, равным образом склонным выводить этрусков из Малой Азии. Опубликованная им на французском языке книга "Этрусская проблема" распадается на три неравные главы: 1) "История проблемы", содержащая краткий очерк географии и истории этрусков, изложение данных античной традиции и, наконец, критику новой историографии с XVI столетия до наших дней: 2) "Данные для разрешения проблемы", обнимающая более половины книги и содержащая критику античной традиции, изложение основных археологических проблем, с характеристикой культуры эпохи бронзы и эпохи раннего железа (Вилланова) в средней и северной Италии, характеристику ранней этрусской культуры (некрополи Тарквиний, Цере, Ветулонии, Вульчи, Кьюзи), эпиграфических источников (здесь разбирается и вопрос о происхождении алфавита) и данных языка по новейшим изысканиям (Тромбетти, Латтеса, Горбит), дается характеристика архаического этрусского искусства, религии и науки; 3) "Решение проблемы" - заключительная часть, содержащая разбор точек зрения, высказанных в новейшей литературе по вопросу о появлении этрусков в Италии (от Э. Мейера до Ф. Дуна), и изложение собственной точки зрения автора. Книга снабжена подробным библиографическим указателем работ, затрагивающих общие вопросы этрускологии, и иллюстрациями на 8 таблицах.

Дукати, автор двухтомной "Истории этрусского искусства" ("Storia dell'arte etrusca", Firenze, 1927), призванной заменить прекрасную, но во многом уже давно устаревшую книгу "L'art étrusque" Марта, и двухтомной же книги общего характера, посвященной истории этрусской культуры ("Etruria antica", Топпо, 1927), естественно, оперирует фактическими данными несравненно более осторожно, чем Бранденштейн. Мы остановимся на нескольких наиболее интересных вопросах, затронутых в "Этрусской проблеме" и приводящих автора к известным противоречиям, коренящимся, впрочем, отчасти и в противоречивости самой проблемы.

Дукати констатирует вслед за Фр. Дуном тот указанный нами выше факт, что древнейшие этрусские ("протоэтрусские") могилы (например, "могила воина" в Корнето) по общему характеру своего инвентаря еще не отличимы от погребений культуры Вилланова той же эпохи. Форма могил (от а pozzo и а fossa - к а camera) так же, как и состав приношений, меняется постепенно (стр. 86 сл.). Он отмечает также (на этот раз против Дуна, см. F. Duhn, у Ebert'a "Reallexikon", B. III, s.v. "Etrusker") наличие смешанного обряда погребения - ингумации (захоронения) и кремации у древнейших этрусков. Общая картина, при определенной тенденции к преобладанию ингумации в южной и трупосожжения в северной Этрурии, настолько пестра как в Этрурии, так и в Италии вообще, что совершенно не позволяет делать заключений об этнических различиях носителей того или другого обряда погребения. Бесспорно, что указанные факты (здесь не место входить в их детальное рассмотрение) проливают на вопрос о происхождении этрусков достаточно яркий свет. Если мы сравним какой-либо архаический некрополь греческих колонистов на Черном море с архаическим скифским некрополем, то нам сразу бросятся в глаза огромные различия и в обряде погребения и в составе погребального инвентаря. Эти различия продолжают существовать и в эпоху наиболее тесного общения скифов и греков. Здесь перед нами два различных народа, из которых один пришел на территорию другого и продолжительное время оказывал на него глубокое культурное влияние. В Этрурии же мы не встречаем подобного сосуществования двух различных культур. Этрусский некрополь формируется постепенно из некрополя Вилланова. Наоборот, мы находим эти два отличные друг от друга некрополя в Паданской Этрурии, у древней Болоньи, где некрополь типа Чертозы, характеризующий культуру этрусков-завоевателей, резко отличается и строго отделен топографически от некрополей Беначчи и Арноальди, характеризующих культуру местного населения долины реки По в VIII-VI столетиях до н. э.⁴

Дукати признает (стр. 96), что трансформация культуры Вилланова в этрусскую культуру могла быть результатом двух факторов: внутреннего развития или проникновения извне нового этнического элемента. Принять вторую часть этой альтернативы заставляет его следующее: 1) культура Вилланова не имеет преемственной связи с культурой террамар в северной Италии и является культурой индоевропейского происхождения, проникшей в Италию с севера; 2) культура этрусков имеет отчетливые восточные черты и связана с культурами доиндоевропейского Средиземноморья, в частности Малой Азии; 3) язык этрусков не имеет ничего общего с языками латинским или умбрским, носители которых занимали территории, входящие в круг культуры Вилланова.

В последние десятилетия даже у самых больших формалистов от археологии отрицание преемственных связей культуры террамар и Вилланова сопровождается известными оговорками. Материал, освоенный наукой со времени выхода в свет I тома "Civilisation primitive en Italie" Монтелиуса, все более заставляет обратить внимание на культурные слои эпохи Вилланова некоторых террамар (например, Castellaccio d'Imola, Campeggine, некрополя Fontanello di Casalromano, La Prevosta и др.).

Кроме того, должны быть приняты во внимание соображения, вытекающие из сходства основных керамических форм и форм бронзовых орудий, характерных для ранней стадии культуры Вилланова.

Нет, с другой стороны, ничего удивительного в том, что большие центры новой культуры эпохи раннего железа расположены в новых местах, а не на террамарах. Новая техника пробивала себе путь, обходя клонившиеся к упадку и, несомненно, консервативные в своей производственной и социальной жизни общины террамар. Она пустила корни и развилась в незначительных бедных поселениях, которые в эпоху расцвета террамар роли не играли. Такие поселения известны и в средней Италии, где уже в XI-IX вв. до н. э. начался расцвет культуры Вилланова, и на севере, где мы находим в VIII-VI столетиях наиболее крупные ее поселения.

Конечно, культура Вилланова имеет прочные связи с культурой эпохи Галльштатт в Средней Европе, так же точно как и культура эпохи террамар - с культурой эпохи развитой бронзы в Швейцарии, южной Франции и Венгрии. Это не исключает ее местного происхождения и органического развития, создавшего в средней Италии этрусскую культуру, при наличии тех восточных и в особенности греко-ионийских элементов, которые наложили на нее столь яркий отпечаток. Остается вопрос о языке. Но к нему мы вернемся в связи с обсуждением третьей из рецензируемых книг. Теперь же обратимся еще к нескольким фактам, затронутым в книге Дукати.

Он ищет на острове Крите не только прообраз этрусского храма с тремя целлами (стр. 148)⁵, но и самую божественную триаду (Tinia, Uni, Menrva - Юпитер, Юнона, Минерва). Мы уже отмечали выше, что К. Шуххарт, оперируя несколько иными данными, установил западно-средиземноморское происхождение этрусского храма. Что касается культа, то и здесь Шуххарт склонен, в частности в области погребального ритуала, видеть много общего между представлениями, существовавшими на Крите, в Микенах и в Этрурии. Признаки верований, близких древнеэтрусским, существовали, несомненно, и на острове Мальта⁶. Все это свидетельствует прежде всего об общности верований, ритуала и связанных с ними архитектурных форм культовых и погребальных сооружений в западном Средиземноморье во II тысячелетии до н. э. и позволяет в то же время говорить об автохтонности и самостоятельности подобных явлений в "доиндоевропейской" Италии. Еще более мы убедимся в этом, если обратимся к результатам, добытым Гербигом⁷, показавшим весьма убедительно, что имена целого ряда божеств, культ которых является скорее всего не этрусским, а общеиталийским, возникли изв родовых имен этрусских gentes. Бегония (женское божество Begoe, Vegonia) идентична с женской формой родового имени vecu. Numiternus (идентифицируемый иногда с Мартом) является родовым божеством рода Numitorii (gens Numisia почитала Numisius Martius или Numesius Mars и т. д.). Латинский Saturnus должен быть сопоставлен c этрусским родовым именем Saterna; такие имена, как Tarpeia, Mercurius, Manturna, Vertumnus находят себе совершенно аналогичные параллели в этрусских родовых именах.

Список этих имен можно было бы продолжить. Однако и так уже ясно, чтo этрусский пантеон достаточно тесным образом связан с родовыми культами италийских племен, возникшими в ту эпоху, когда, по миграционной теории, этрусков в Италии eще но было.

Новые эпиграфические находки не дали пока, к сожалению, таких текстов, которые позволили бы сдвинуть с мертвой точки дело расшифровки надписей и изучения этрусского языка. Все же и послереволюционные годы была сделана одна важная находка, заставляющая пересмотреть вопрос о происхождении этрусского алфавита.

Вскоре же после опубликования алфавита, начертанного на табличке из слоновой кости, найденной в Марсилиана д'Альбенья⁸, датирующейся первой половиной VII в. до н. э., было замечено, что эта находка опровергает высказанное в свое время Кирхгофом и общепринятое мнение о происхождении этрусского алфавита из Халкиды, через посредство Кум.

Было обращено внимание⁹ на то, что в этрусском алфавите сохранились значки (финик. samoch) и (финик. tsade, равнозначное san дорических надписей VII-VI вв., в то время как в восточногреческих алфавитах в эту эпоху фигурирует форма - сигма).

Указано было также, что древнеэтрусская форма гаммы, лямбды и ми не является специфически халкидской. Она встречается в древнейших надписях Малой Азии, Аттики, Крита, Мелоса¹⁰. Таким образом, алфавит Марсилианы является дериватом греческого алфавита, бывшего в употреблении до разделения греческих алфавитов на западные и восточные. В связи с этим по-новому звучит известие, переданное Тацитом ("Annales", XI, 14), приписывающее введение греческого письма в Этрурии коринфянину Демарату¹¹. Необходимо, впрочем, оговориться, что древнейшие эпиграфические документы Коринфа не знают samech'a, представленного в этрусском алфавите. Этрусский алфавит, по-видимому, несколько более архаичен.

Этрусская эпиграфика, насчитывающая около 8500 памятников, располагает лишь тремя длинными текстами (текст на полотне загребской мумии - около 1500 слов; надпись на глиняной черепице из С. Мария ди Капуа - около 300 слов и так наз. cippus perusinus - около 120 слов). Имеется несколько двуязычных - латинско-этрусских - надписей, очень кратких и, так как это - все сплошь надгробия, содержащих главным образом собственные имена. Чрезвычайное единообразие эпиграфики и отсутствие больших двуязычных текстов являются одной из причин затруднений, испытываемых этрускологами при расшифровке надписей. Основная же причина безуспешности этих попыток заключается в том, что этрусский язык - и в этом существенная черта его сходства с некоторыми древними языками Малой Азии, живыми языками Кавказа и с баскским языком - имеет очень развитую систему суффиксов, за счет свойственных так наз. индоевропейским языкам падежных и глагольных окончаний. При этом отмечается значительная свобода в употреблении суффиксов, позволяющая констатировать отсутствие в этрусском языке грамматики в строгом смысле слова. Устанавливая этот факт, Шахермайр, автор капитального труда по ранней истории этрусков¹², высказывается весьма пессимистически в отношении перспектив расшифровки этрусских надписей.

Этот пессимизм разделяет и Дукати в рассматриваемой нами книге. По его мнению, лишь новые находки больших и разнообразных по содержанию текстов могут ускорить решение задачи (стр. 138).

Невозможность при наличном материале добиться знания этрусского языка не помешала, однако, значительному прогрессу в его изучении с сравнительно-лингвистических точек зрения за последние десятилетия. В 1928 г. А. Тромбетти в книге "La lingua etrusca", подытоживая свою многолетнюю работу над языком этрусков, подразделил южно-европейские языки на три группы:1) баскско-кавказскую, 2) этрусско-малоазийскую, 3) индоевропейскую. Группы эти имеют для него не только географический, но и исторический смысл. Тромбетти склонен думать, что этрусский язык древнее индоевропейских, но моложе кавказских, с которыми он обнаруживает известное родство. Присутствие индоевропейских элементов в этрусском он склонен объяснять позднейшим влиянием индоевропейских языков (в частности, латинского и умбрского) на этрусский. Ближе всего этрусский язык, по его мнению, к хеттскому и к древним языкам западных малоазийских племен.

К сходным выводам приходит и Шахермайр в названной выше книге¹³.

Он относит этрусский язык к числу эгейских, в состав которых входят ликийский, карийский, лидийский и фракийский - родственные кавказским языкам и более древние, чем языки индоевропейские. И хотя названные авторы объясняют установленное ими лингвистическое родство происхождением всех этих языков из одного центра, все же нельзя не отметить, что их работы означают большой сдвиг в науке, выражающийся в том, что в основу этих сопоставлений положен исторический принцип, окончательно определивший принадлежность этрусского к языкам, именовавшимся "пелазгическими" и теперь названным доиндоевропейскими.

В духе вышеизложенных гипотез решает вопрос о языке этрусков и автор третьей из подлежащих нашему рассмотрению книг. Эта работа, посвященная доказательству древнеиллирийского происхождения крито-микенской культуры, может нас интересовать здесь лишь постольку, поскольку в ней поставлен вопрос об этрусках. Автор считает древнеиллирийский язык индоевропейским. Равным образом индоевропейским считает он и этрусский язык. И, однако, не это ошибочное мнение является существенным в его книге. В X главе ее, посвященной взаимосвязи этрусков, италиков и иллирийцев, Георгиев констатирует следующие, с нашей точки зрения важные, факты: "Этруски и италики восприняли так наз. греческую мифологию далеко не целиком за счет ионийско-аттического импорта. Кое-что было им известно с гораздо более ранних времен" (стр. 179). Это сказывается прежде всего в отклонениях, встречающихся в Этрурии, от традиционных греческих изображений и в особенности наименований божеств и других мифологических персонажей. Автор считает, что причастность этрусков к греческой мифологии частично должна быть датирована тем "догреческим" слоем, который в ней, несомненно, присутствует, как существует он и у самих греков. Указывая далее на распространение в северном Средиземноморье топонимических названий с коренными согласными trs (Малая Азия, Далмация, Македония и др.), автор сближает etrusci и τρώες, т. е. видит, как мы уже упоминали, в этрусках колонистов древней Трои, привлекая в качестве доказательства и легенду об Энее. Этим, по его мнению, прекрасно разрешается поставленный Шахермайром вопрос: "Если тирсены играли в X и IX вв. столь значительную роль в эгейском мире, то почему о них молчат гомеровские поэмы?"¹⁴. Георгиев отвечает, что и гомеровские поэмы и египетские источники XIII и XII вв., упоминающие turscha, позволяют говорить о значительной роли тирсенов-этрусков (они же троянцы) на Эгейском море и в значительно более раннее время (стр. 184). Дальнейшее изложение посвящено детальному доказательству сходства этрусского языка и некоторых других италийских наречий с иллирийским.

Нет нужды на всем этом останавливаться. Важнее подчеркнуть еще раз тот факт, что автор распространяет иллирийские языковые элементы и базирующееся на этом взаимное сходство языков догреческого населения на всю эгейско-италийскую область (стр. 187). О сходстве древних диалектов фрако-иллирийских и западно-малоазийских племен много писали в свое время Томашек и Кречмер. Археологические и эпиграфические данные позволяют говорить о прочных связях Апулии и Пицена с западным побережьем Балканского полуострова с конца II тысячелетия до н. э. Поэтому, оставляя в стороне критику теории Георгиева об иллирийском происхождении указанных выше языком и культур, скажем только, что автор был вправе говорить об их родстве или сходстве применительно к определенной эпохе.

Таким образом, мы видим, как ученые, стоящие, казалось бы, на различных точках зрения, понуждаемые фактами, приходят к сходным во многих отношениях выводам.

Дукати (а до него Латтес, Тромботти и Шахермайр), считающий этрусков неиндоевропейским народом, и Георгиев, считающий их, подобно другим древним народам северного Средиземноморья, индоевропейцами, имеют в виду одну и ту же культурно-историческую среду, из которой и производят цивилизацию и язык этрусского народа. Для первого она несколько шире, для второго немного уже. Но как для того, так и для другого этрусский язык является продуктом хронологически определенной среды, в пределах которой лишь и нащупываются его связи. Отмеченные Шуххартом общие явления средиземноморской культуры, прослеженные на археологическом материале, находят себе полное подтверждение в сравнительно-лингвистических данных. В связи с этим нам остается лишь указать, что, базируясь на тех же данных, Н. Я. Марр пошел гораздо смелее и дальше в своих выводах относительно происхождения этрусского языка и места, занимаемого им в доиндоевропейской лингвистической среде Средиземноморья. Очертив широкий круг связей этрусского языка, от баскского (являющегося остатком древнеиберийского) через Малую Азию к языкам Кавказа, он признал отмечавшиеся и его предшественниками черты сходства характерными для языков яфетических, к числу которых отнес он и язык этрусков¹⁵.

Выше было сказано, что сходство этрусского с малоазийскими и кавказскими языками является для Дукати и других исследователей, считающих этрусский доиндоевропейским языком, одним из серьезных аргументов в пользу малоазийского происхождения народа этрусков. Марр, отметив сходные культурные и языковые явления, найденные для определенного времени на столь обширной территории, признал этрусский язык автохтонным и подтвердил это ссылкой на сходство терминов родства у этрусков и других италийских племен, говоривших уже на индоевропейских диалектах¹⁶.

Мы указывали, что древнейшие связи этрусков с соседними италийскими племенами прослеживаются также и по именам божеств, происшедшим из родовых наименований.

Мы видим, стало быть, как работы ученых, стоящих на позициях индоевропейского языкознания, среди которых немало ярых противников яфетической теории, подтверждают сделанные ее автором выводы.

Этрусская проблема этим, разумеется не исчерпывается. Уместен, например, вопрос: почему этруски, первый из италийских народов, вступивший на путь классового развития и создавший первое на Апеннинском полуострове государство со столь развитой и разносторонней культурой, оказались так консервативны в отношении языка, сохранившего структуру, свойственную более ранней исторической ступени? Ответ на этот вопрос - дело будущего марксистской лингвистики и этрускологии.

Примечания:

1. См. Моммзен. Римская история, т. I, стр. 112 (русск. перевод); Meyer, Geschichte des Altertums, H. II, стр. 504 (? 321)

2. Schuchhardt, Alteuropa, стр.. 116 сл. и "Die Etrusker als altitalisches. Volk", "Prähistorische Zeitschrift" за 1925 г. (XVI) cтp. 109 сл.

3. Duhn y Ebert'a в "Reallexikon der Vorgeschichte", B. II. a. v. "Corneto".

4. См. Grénier, Bologne villanovienne et étrusque, стр.312 сл.

5. Cp. Ducati, Etruria antica, I, cтp. 101

6. Ср. Schuchhardt, Alteuropa, стp. 95.

7. Religion und Kultus der Etrusker в "Mitt. der Schlesischen Gesell. für Volkskunde". B. XXIII, 1922, стр. 11 сл.

8. См. Nogara, Gli Etruschi e la loro civiltà, 1933, cтp. 407, риc. 231.

9. См. Ducati, Etruria antica, I, стp. 69 сл.

10. Ducati, Problème étrusque, cтp. 115; cp. Gerbig y Ebert'a в "Reallexikon", B. I., s. v. "Altitalische Alphabete".

11. См. Grénier, L'alphabet de Marsiliana et les origines de l'écriture a Rome в "Mélanges d'archéologio et d'histoire", XLI, 1924, стp. 3 сл.). Цит. y Ducati, Problème étrusque, стр. 115.

12. F. Schachermeyr. Etruskische Frühgeschichte, 1929, стр. 242 сл.

13. F. Schachermeyr, op. cit., стр. 244 сл.

14. Ibid., стр. 378.

15. См. его работу "К вопросу о происхождении племенных названий "этруски" и "пелазги" в ЗВОРАО. т. 25.

16. См. Н. Я. Марр, Иберо-этрусско-италийская скрещенная племенная среда образования индоевропейских языков. "Избр. раб.", т. 1, стр. 187 сл.